– Понимаешь, Юлька, тут такое дело. У меня есть друг. Он полуэльф, и в некоторых вопросах проявляет поистине эльфийскую неторопливость. Я хотел его немного подтолкнуть в нужном направлении. Спровоцировать.
– Что?! – я не поверила своим ушам.
– Заставить ревновать, – невозмутимо пояснил Женя.
Звучало это так бредово, что я не сразу нашлась с ответом, и, чтобы заполнить паузу, выглянула из-за стены. Упомянутый полуэльф флегматично настраивал гитару. Если ему и было знакомо значение слова «ревность», то явно не в данном контексте.
– Жень, – осторожно поинтересовалась я. – А у тебя с головой вообще как?
– Не жалуюсь.
– Это хорошо. А то я уже начала бояться, что ты посеял свой разум там же, где совесть и чувство такта.
– При чём здесь совесть и чувство такта?
– При том. Я, конечно, уважаю твоё стремление устроить личную жизнь друга. Но ты мог бы сначала спросить меня, хочу ли Я становиться частью этой жизни!
– А ты не хочешь? – его удивление было настолько искренним, что у меня вырвался нервный смешок.
– Разумеется, нет. Протри глаза, белль Канто! Как я могу встречаться с человеком, который каждую секунду ждёт от меня удара в спину и при этом считает полной дурой?
– Дура и есть, – беззлобно согласился Женя, сплёвывая в сторону откусанный стебелёк. – Он тебя любит.
– Это он сам тебе сказал? – осведомилась я с сарказмом, ни на секунду не сомневаясь в ответе.
– Нет. Я вижу.
– Ты никогда не любил, откуда тебе знать, как выглядит любовь? Твой приятель действительно ко мне неравнодушен, в этом ты прав, – я невесело усмехнулась. – Но, поверь мне, его чувство не имеет с любовью ничего общего. Если ты всерьёз вознамерился заняться сводничеством, поищи более подходящую кандидатуру. А лучше всего – предоставь ему самому улаживать свою личную жизнь.
Последнюю фразу я произнесла, уже спускаясь с холма. После того, как я получила ответ на главный вопрос, у меня не осталось никакого желания продолжать этот нелепый разговор.
– Пари? – упрямо бросил Женька мне в спину.
Не оборачиваясь, я покрутила пальцем у виска.
Любого другого я бы придушила на месте за гораздо меньшее оскорбление, на этого придурка не могла даже по-настоящему рассердиться. Как ему это удаётся?
Вереск кинул на меня короткий взгляд исподлобья. Значение взгляда мне, как водится, расшифровать не удалось, но ни любви, ни ревности в нём точно не было.
«С чего бы ему ревновать? – хмыкнул внутренний голос. – Господин белль Канто любезно разъяснил, что никакого повода для ревности нет.»
«Он не мог ничего слышать!»
«Юля, – мне почудилась снисходительная усмешка, – чистокровный эльф на таком расстоянии расслышит даже звук дыхания. Вряд ли у Вереска слух настолько же острый, но уж речь-то он точно разберёт.»
Я вспыхнула. Покосилась на полуэльфа – он продолжал лениво перебирать гитарные струны.
«Не мог раньше предупредить?!»
«Зачем?»
«Я бы не чувствовала себя сейчас такой идиоткой.»
«Если ты ещё не привыкла к этому чувству за двадцать шесть лет, срочно начинай привыкать. Потому что избавление от него не входит в мои первоочередные задачи. Кстати, если тебя это утешит, ты вела себя вполне адекватно. Вот твоему приятелю белль Канто действительно стоило бы устыдиться.»
Однако было не похоже, чтобы моя отповедь произвела на Женьку серьёзное впечатление.
– Сыграй, а? – жизнерадостно предложил он Вереску, плюхаясь рядом со мной на траву. – Сто лет не слышал, как ты поёшь. Я уж думал, ты совсем гитару забросил.
Сначала я решила, что Вереск проигнорировал предложение, и лишь когда он запел, осознала: то, что мне казалось беспорядочным перебором гитарных струн, было типичной эльфийской мелодией. Я уже говорила, что с музыкой Старшего Народа у меня любви не сложилось: неровная, нервная мелодия, ломкая ритмика стиха, трудноуловимая, не подчиняющаяся строгим правилам рифма… Но сейчас – как тогда, в Вельмарском трактире – голос певца превращал песню в произведение искусства, вёл меня через хаос, показывая скрытую в нём гармонию.
Взгляд Вереска был расфокусирован и устремлён куда-то вдаль, слов я не понимала, но мне почему-то казалось, что песня предназначена для меня. Было ли это проявлением ещё одного таланта барда или отражением моего внутреннего состояния? Я не знала.
Поглощённая своими мыслями, я не сразу заметила, что он перешёл с эльфийского на всеобщий:
Струится дым над золой,
Горсть пепла греет ладони…
Мне нет иного пути, кроме как через смерть.
Ты стала моей судьбой,
Я поздно ошибку понял.
Я мог бы тебя спасти, но мне уже не успеть.
Ты стала моей судьбой –
Я стану твоим проклятьем.
Едва ли и сто смертей искупят мою вину.
Я стану самим собой –
Остаться с тобой не властен.
Но если я нужен здесь – я снова к тебе вернусь.
Ты знаешь, что смерти нет…
Песня оборвалась неожиданно, на середине фразы. Вереск резким движением прижал струны ладонью, превращая многоточие в точку.
– Чьё… это? – спросила я внезапно севшим голом.
– Моё, – лаконично ответил полуэльф.
Он отложил гитару, легко поднялся и молча исчез в густом подлеске.
– «Святой Мика! – вскричал воспламенённый отец Гаук. – Чьи это стихи? – Мои, – сказал Румата и вышел,» – несколько растерянно процитировал Женька, явно пытаясь за иронией скрыть смущение. Похоже, до него только сейчас дошло, что Вереск мог слышать наш диалог в разрушенной крепости.
– Ты что-нибудь поняла?
Я медленно покачала головой.
– Никуда не отходи. Я скоро вернусь.
Женька с решительным видом отправился вслед за приятелем, и я осталась одна. Недопетая песня продолжала звучать во мне, предупреждая о чём-то ещё не свершившемся, но уже непоправимом. Однако смысл её от меня ускользал. О чём это он вообще? Ведь он же не собрался умирать прямо сейчас, правда? Ведь в его кошмарах не было указания на время! И не было там никакого костра!
Горсть пепла греет ладони…
В конце концов, с чего я взяла, что песня – о нём? И тем более – обо мне? С того, что я восприняла её слишком близко к сердцу? Так это говорит только о таланте исполнителя – и ни о чём больше. Как говорится, талантливый человек талантлив во всём. Особенно, если он наполовину эльф. Это просто набор поэтических образов, обёрнутых затейливой мелодией. И никакой мистики.
Я стану твоим проклятьем.
А может быть, это – всего-навсего! – такое изощрённое издевательство. Что, если он – виртуоз психологической игры, дёргающий душевные струны с той же непринуждённой лёгкостью, что и струны гитары? Он знает, чем меня приманить и куда больнее ударить. Чтобы я ушла – сама. И я ведь уйду, я не умею играть по таким правилам. Позорно убегу, размазывая по лицу слёзы, и сопли, и кровь с искусанных губ, и оставлю наконец-то в покое милого мальчика Женьку. Так просто. И не придётся об меня руки марать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
