В том, что разведка в топи обречена на провал и из нее не выйдет ничего хорошего, Ильгар уверился с того самого момента, как погиб Нот. Суеверным человеком десятник себя не считал, но еще волхв Карагач говорил, что мир соткан из примет, и кто умеет их читать, сам правит лодкой на реке судьбы. А чем не знак — странная дикая смерть знаменосца от колдовства. Затем черноволосая и ее предостережение. После: необъяснимый, утянувший в другую реальность сон. А теперь перчатка Рики. Она была для него дорогой домой, оберегом удачи. Он обещал вернуть ее. И не сберег. Знаки. Кругом знаки. Вопящие, что выхода нет, никакой надежды не осталось. Против примет не поспоришь, уверял Карагач.
«Поглядим».
«Знаки — предупреждение богов простым смертным»…
Но Ильгар давно наплевал на всех богов. Он сам себе примета.
Близость смерти нагоняла пораженческие мысли и отчаянье, делая его брюзгой, но он не сдался. Устал, обессилел, но не сдался.
Солнце исчезло с небосвода. Здесь всегда царили сумерки, сменявшиеся ночью глухой и темной.
Сил на побег скопить не удавалось. Тело из союзника превратилось в предателя. С каждым днем, лишенный еды и нормального отдыха, десятник слабел, еле дожидался ночевок, чтобы рухнуть на землю и, закутавшись в плащ, уснуть. Кошмары больше не мучили — каждый день был кошмаром. Смертельная усталость вытеснила сны. Вместо них — короткие обрывки черноты, а следом — безжалостные удары ногами или палками, возвещавшие, что рассвело.
Таким и запомнил путешествие по топям: полным боли и усталости.
«Боль и усталость…»
Эти чувства стали единственными на свете. Сколько черных мыслей и безнадежности крылось за ними! Больше ничего не имело значения.
Чем дальше забирались в топи, тем меньше оставалось шансов убежать. В отчаянье десятник попытался уползти в густые заросли папоротника, где журчал ручей. Но, не добравшись до воды, потерял сознание. Пришел в себя от холода и нехватки воздуха. Его столкнули в ручей, и, казалось, целую вечность топили. Он сопротивлялся, молотил руками, разбивая кулаки об устилающие дно камни и корни, лягался и бил локтями, даже укусил одного из мерзавцев за палец. Остервенение, с которым он цеплялся за жизнь, чем-то приглянулось похитителям. Его не стали добивать, вытащили из воды и просто избили до полусмерти. Забвение в этот раз не пришло, и жнец в полной мере ощутил прелести изувеченного тела.
Как только сумел пошевелиться, сам вправил сломанные на левой руке пальцы, смастерил лубок из разорванного плаща и подобранных палок.
Объявилась мелкая крылатая живность. Почему-то спутников лысые мухи и москиты не трогали, вся «ласка» мелких кровопийц доставалась ему.
Однажды десятнику не удалость встать с земли. Проснулся и не смог пошевелиться. Но один из незнакомцев напоил его горячим отваром и втер в десны какой-то кислый порошок. Через десять ударов сердца удивленный жнец встал и пошел. Сначала как деревянная кукла. А через несколько шагов уже скакал по кочкам, огибал бочаги и трясины, даже не подумав убежать или утопиться. Вечером, когда объявили привал, упал, где стоял.
Последовал долгий, беспросветный провал в памяти.
В себя Ильгар пришел резко. Открыл правый глаз и тут же сел. Огляделся.
Он находился в дощатой хибаре. Пол устилал гнилой тростник, из мебели лишь лежанка на полу да некое подобие стола из плохо пригнанных друг к другу досок. Вместо двери — дырявая шкура неизвестного животного, сквозь разрывы в которой в лачугу проникал слабый дневной свет. Больше внутри жилища — если это убожество можно назвать жилищем — ничего не имелось.
Он прислушался. За стенами лачуги не слышалось ни голосов, ни лая собак, ни кудахтанья кур.
Морщась от боли, десятник встал с лежанки, опершись плечом о стену. Видел он по-прежнему мутно, как после хорошей попойки. Аккуратно ощупал лицо — левый глаз на месте, гематомой не закрыт, что радовало. Боль в затылке стала тупой, и проявлялась всякий раз, при глубоком вдохе. Сломанные пальцы распухли, приобрели синюшный оттенок, но оставалась еще одна рука и столько злости, что хватит передушить всех врагов. Сжав кулак, Ильгар отлепился от стены и ринулся к пологу. Земля раскачивалась, мир барахтался вверх тормашками, наполнялся красным туманом, вновь становился серым, растекающимся, будто масло по тарелке.
Откинув шкуру, воин выбрался на улицу. Распрямил спину. Развел плечи в стороны. Это дорогого стоило, за каждое движение пришлось заплатить болью. Зато не выглядел забитым ничтожеством. Он вновь жнец. Верный слуга Сеятеля. Если суждено умереть, умрет с честью… плевать, что от одежды воняет грязью, потом и мочой.
Никто не поднял крик, не попытался скрутить осмелевшего пленника. Врагов нигде не было видно.
У похитителей нет больше нужды сторожить его? Уверены, что никуда не денется? Конечно, на что способен избитый до полусмерти, сломленный человек. «А вот тут, ребятки, вы ошиблись!»
Воздух дрожал от влажности, казался липким и мерзким. Тишину нарушало лишь тяжелое дыхание десятника.
Лачуга располагалась на мшистом островке посреди топи. Рос здесь только зеленый камыш да еще низкий кустарник, окантовывающий островок. Неподалеку от лачуги темнело выжженное пятно. Очень старое кострище. Даже красноватые камни, из которых сложили когда-то очаг, разрушились от влаги и времени. С островка вел веревочный мост. Он тянулся к точно такому же огрызку земли, усаженному кособокими домишками. Мост частично погрузился в зловонную воду, вместо поручней — старые, истершиеся канаты.
«Не проще найти бревно и на нем переплыть на ту сторону? — мрачно подумал десятник, представляя, каких трудов будет стоить пройти по мосту. — Знать бы, какие твари обитают в жиже».
Их родной лес граничил с Плачущими топями. Болотистые земли кишели ядовитыми змеями, хищными ящерами и пиявками, размером с руку взрослого мужчины.
«В бездну всех!»
Риск есть всегда.
Тяжело, с болезненной неловкостью переваливаясь на израненных ступнях, направился к мосту.
Ноги дрожали, разъезжались на влажном мху. Десятник опустился на четвереньки и пополз. Было противно и стыдно, но гордость стерпит. Выжить любой ценой и отомстить правильнее, чем погибнуть напыщенным глупцом. Он должен выжить. Должен найти своих и предупредить об опасности. Значит, будет ползти и хлебать грязь, если потребуется для спасения. Не много чести, зато силы сохранит. Каждая капелька пригодится. Возможно, придется уходить с боем.
Воин заметил небольшой пенек у моста. Смутно удивился. Вроде мгновением раньше его здесь не было… Но поручиться за здравость своего рассудка не мог. Реальность давно дала трещину. Поэтому просто пополз дальше… и едва успел увернуться от усаженного мелкими загнутыми когтями щупальца. Спасло чутье, отточенное за годы службы в армии.
