уже не очень осталось долго коптить небо, ты язвишь меня за то, что я отказалась от сближения со средой, которая всю жизнь мне была противна и которую я, где н как могла, клеймила».
Впрочем, письмо остается неотправленным, и в дальнейшем Мария Александровна никогда об этом не напоминает. Да и незачем! Борис счастлив со своей женой. Зачисленный после окончания Технологического института инженер-механиком флота, он получает назначение на Дальний Восток и в конце 1899 года отплывает с Лизой и двумя детьми из Одессы в Нагасаки. Когда они теперь увидятся?
В том же году Михаил Демьянович после долгих раздумий принимает предложение ставропольского губернатора, генерала Н. Е. Никифораки занять должность земского начальника в административном центре Александровского уезда, селе Александровском. Никифораки — старый знакомый по Новороссийску, оставивший по себе хорошую память. Но как решиться принять такую должность? «Для Марии Александровны, — пишет Б. А. Маркович в брошюре «Марко Вовчок на Кавказе», — земский начальник по всему, что приходилось читать о них, да н слышать, представлял собою олицетворение произвола административной власти в деревне». Но были и другие, правда очень редкие, примеры, когда земские начальники даже и на этой службе оставались честными людьми и приносили реальную пользу. «Михаил Демьянович был даже красноречив, рисуя перспективы такого тесного общения с крестьянством, какого при прежних его службах у него не могло быть… И он уговорил Марию Александровну».
Найдя покупателя на саратовский дом и сделав распоряжения по выходящим томам собрания сочинений, весной 1899 года она перебирается к мужу в село Александровское. Пять томов уже вышли из печати, шестой и седьмой поступают на книжные полки вскоре после ее отъезда из Саратова, а заключительный восьмой том задержан цензурой.
Восьмой том так и не был напечатан. Тем не менее это последнее прижизненное собрание сочинений, снова выдвинувшее Марко Вовчка в первый ряд действующих литераторов, — полнее всего, даже при наличии цензурных купюр, выражает авторскую волю.
ПОСЛЕДНИЙ ВЗЛЕТ
В Александровское, как и в Саратов, за Михаилом Демьяновичем потянулись мелкие служащие из Богуславской удельной конторы. Приехал работать и Степан Ращенко, которого писательница помнила в Хохитве еще мальчиком, подарив ему там целую связку книг. При первой встрече ему бросилось в глаза, как сильно она изменилась за десять-двенадцать лет, превратившись из моложавой женщины в малоподвижную, грузную старуху.
В своих воспоминаниях, опубликованных в альманахе «Кабарда» (1955), Ращенко так рассказывает об александровском окружении Марко Вовчка: «Единственный человек из александровских интеллигентов бывал у них в доме — это заведующий двуклассной сельской школы, учитель Калинин…Частыми гостями Марии Александровны были местные крестьянки, с которыми она вела продолжительные беседы…Другими довольно частыми гостями были дети… Приходили они группками по 3–5 человек. С ними она находила общий язык, что-то им рассказывала, читала сказки, и она порою заразительно смеялась».
Интересные бытовые подробности содержатся в воспоминаниях А. Е. Колывановой, записанных в 1959 году завучем Александровской средней школы Г. Н. Поздняковым. Взятая в семью «земского» приходящей горничной, Нюра Колыванова провела возле Марии Александровны свыше четырех лет.
«Большая любительница природы, хозяйка моя много времени отдавала уходу за садом и цветами. За всю свою долгую жизнь я никогда не видела такого разнообразия цветов, какое было в саду, во дворе и в палисаднике этого дома. Вообще хозяйка была мастерицей на все руки: прекрасно вышивала, вязала кружева, штопала и ни минуты не сидела без дела». Когда она работала в своей комнате, к ней никто не имел права входить, кроме Пинча, большой породистой собаки, которую она привезла из Саратова. Жила она очень замкнуто и нигде не бывала — даже в церкви. Когда по большим праздникам приходил отставной генерал Шалашин, она оставляла его с Михаилом Демьяновичем, а сама, запершись у себя в комнате, сердито говорила вполголоса — «прихвостень», и это повторялось при каждом его визите».
«На праздник крещения, в день водосвятия на «Иордани», Мария Александровна надевала свою плюшевую на меху ротонду, садилась в сани, брала с собой фотоаппарат, и кучер вез ее к речке, где происходило водосвятие. По указанию Марии Александровны я расставляла на пригорке треножник, и она фотографировала священников и собравшуюся толпу с иконами и хоругвями, а потом сразу возвращалась. Зачем она это делала, не знаю».
Войдя в доверие к «старой барыне», Нюра не раз помогала ей связываться с «волчками». Так называли в Ставрополе административно высланных социал-демократов, которые должны были переходить из села в село с ночевками в арестных домах и нигде не задерживаться более трех-четырех дней. Зная от мужа о прибытии «волчка», Мария Александровна заранее готовила ему ванну, смену белья, угощала обедом и подолгу разговаривала с ним с глазу на глаз у себя в комнате. Такие посещения устраивались систематически, и каждый раз приходили все новые люди.
«Марию Александровну, — читаем мы в тех же записках, — до глубины души возмущала всякая несправедливость. У нас в селе особенно тяжело жилось переселенцам, пришлым людям, которых называли иногородними. Земельного надела они не получали, а занимались разными ремеслами, пасли скот или батрачили у богатеев. И эти бедняки, отдавая в школу детей, должны были вносить плату за обучение, тогда как дети старожилов учились бесплатно. Я слышала однажды за обедом, как она возмущенно говорила Михаилу Демьяновичу: «Что же это такое! Почему дети бедняков, пастухов должны платить за обучение? Когда же будет справедливость? Или никогда ее не будет?»
В Александровском здоровье писательницы стало еще больше сдавать К прежним недугам прибавилась болезнь глаз, одно время заставившая ее диктовать свои письма мужу. В дальнейшем она писала и правила рукописи только карандашом. Ломаный угловатый почерк выдает напряжение: и карандаш трудно было удерживать в скованных подагрой пальцах… Тем не менее она еще довольно бодра, работает в полную меру и плодотворней, чем в прошлые годы.
Семейные тревоги улеглись. Внешне все обстояло благополучно. Богдану разрешили жить в Петербурге, и он продолжал сотрудничать в газетах. Заработки его были настолько хороши, что он позволял себе даже поездки за границу. (От революционной деятельности Б. А. Маркович окончательно отошел: народничество изжило себя, а до марксизма он не поднялся, хотя и спорил в свое время с Чернышевским о Марксе.) Борис жил с семьей в Порт-Артуре и усиленно зазывал к себе в гости, соблазняя дальневосточной экзотикой. У Михаила Демьяновича установились хорошие, деловые отношения с либеральным губернатором Никифораки, и многочисленные доносы попов и черносотенцев за «нетерпимые поблажки» сектантам, устройство библиотеки и чтений для народа, душою которых была Мария Александровна, не отражались на его службе.
Ничто ей не мешало теперь жить своей внутренней жизнью.
