он?
Максим.
Эмилию люблю я
И должен ото всех скрывать мечту такую.
Мой сокровенный жар, пред тем как явным стать,
Хотел бы подвигом ее завоевать.
Меж тем из рук моих ее он похищает,
И губит тем меня, и сам того не знает.
Я тороплю успех, что смертью мне грозит,
Сам меч ему даю, что грудь мне поразит.
Повержен дружбой я в ужасное несчастье!
Эвфорб.
Меж тем помочь в беде — в твоей, конечно, власти.
Порви же эту сеть — есть лишь один исход:
Донос. Лишь он тебе Эмилию вернет.
Ты жизни Августа тем принесешь спасенье,
И он Эмилию отдаст в вознагражденье.
Максим.
Как! Друга мне предать!
Эвфорб.
Любовь права во всем,
Мы в истинной любви друзей не признаем.
Предать предателя нельзя считать виною,
Коль ради женщины сам низок он душою.
Забудь о дружбе с тем, кто помнит только зло.
Максим.
Но подражать ему мне было б тяжело.
Эвфорб.
Ответить злом на зло — законное решенье.
Ведь преступление разить — не преступленье.
Максим.
Тем преступлением свободу купит Рим!
Эвфорб.
Опасно в дружбе быть с изменником таким.
Не к родине его отвага призывает,
Не слава, а любовь его воспламеняет!
Он Цезаря бы чтил, не будь он так влюблен,
В нем благородства нет, неблагодарен он.
Иль, думаешь, всегда правдив он был с тобою?
Нет, не для родины он так пылал душою,
Он страстью, что одним друзьям своим вверял,
Лишь честолюбие искусно прикрывал.
Быть может, он хотел, сразив Октавиана,
Не вольным сделать Рим, а дать ему тирана:
Слепым участником ты был в его судьбе
И гибель, в честь свою, назначил он тебе.
Максим.
Как обвинить его, других не называя?
Ведь гибелью для них была бы месть такая.
Его разоблачив, мы тем предать должны
Того, кто жизнь отдать готов был для страны.
Такую подлость сам я осуждаю строго.
Виновен он один — падет невинных много,
Готов сгубить его, боюсь губить других.
Эвфорб.
Не хочет Август сам жестокостей былых
И, казнями врагов давно уж утомленный,
Накажет главарей, щадя их подчиненных,
А если ждешь для них ты страшного конца,
Скажи, что ты к нему пришел от их лица.
Максим.
Напрасен этот спор; безумие прямое —
Эмилию добыть себе такой ценою.
Едва ли человек приятен будет ей,
Который погубил того, кто всех милей.
Что мне от Августа подобная награда?
Нет, не Эмилию, ее мне сердце надо.
Какой же смысл мне в том, чтоб лишь супругом быть,
Когда она меня не хочет полюбить!
Могу ль ее привлечь тройным я оскорбленьем?
И Цинну предал я, и помешал отмщенью,
И жизнь я спас ее смертельному врагу —
Ну как же я теперь надеяться могу?
Эвфорб.
Да, в трудном ты сейчас, я вижу, положенье
И только хитростью добиться б мог решенья.
Найди его скорей, чтобы не знать забот,
А время в должный срок и помощь принесет.
Максим.
Но если Цинна сам Эмилию укажет,
И, как сообщницу, ее тиран накажет,
Могу ли я просить, чтоб дал в награду он
Мне ту, которой был на гибель осужден?
Эвфорб.
Я вижу, для тебя тут, что ни шаг, преграда,
И чтоб их одолеть, пожалуй, чудо надо.
Но если взвесить все и верно рассудить…
Максим.
Уйди! Успеем мы о том поговорить.
Вот Цинна. От него могу я, без сомненья,
Узнать полезное для своего решенья.
Эвфорб уходит.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Максим, Цинна.
Максим.
Ты так задумчив стал…
Цинна.
Причины есть тому.
Максим.
О них поведаешь ты другу своему?
Цинна.
Эмилия меня и Цезарь так тревожат:
Он слишком добр. Она быть кроткою не может.
Ах, если б не таким со мной он добрым был
И сделал, чтоб его я менее любил!
Пусть доброта его Эмилию б смирила,
Пусть, как меня, его б она обворожила!
Терзанья совести ношу в груди своей,
Благодеяния теперь мне все больней,
И милость, сдержанно воспринятая мною,
Сжигает сердце мне мучительной тоскою.
Он в мыслях следует за мною по пятам
Таким, как власть свою передавал он нам,
И нас выслушивал, и сам держал к нам слово:
«О Цинна, власть свою я принимаю снова,
Затем лишь, чтоб с тобой ее мне разделить!»
И я бы мог кинжал тогда в него вонзить!
Но… Я к Эмилии стремлюсь душой своею,
Я клятвой страшною отныне связан с нею…
Враг, ненавистный ей, мной должен быть сражен,
Честь и богов равно предать я обречен.
Клятвопреступник я, убийца ли — не знаю.
Ее или его измене подвергаю?
Максим.
Волнений ранее не ведал ты таких,
Казался твердым ты в намереньях своих
И не скрывал в душе упреков и сомненья.
Цинна.
Они пришли, когда стал близок час решенья,
И признаваться в них не хочется, пока
Для совершенья зла не поднята рука.
Душа, что цель свою преследует упорно,
Первоначальному влечению покорна,
Но не бывает ли наш ум порой смущен,
И угнетенности не чувствует ли он?
Я думаю, что Брут — когда б хотел признаться —
От замыслов своих готов был отказаться
