Моисеева Ольга Юрьевна
В поисках Челограда
Часть первая. Прощай, дорогой интернат!
Глава первая
“Спросите любого ребёнка, хорошо ли малолеткой попасть в интернат и болтаться там до совершеннолетия, и подавляющее большинство детей тут же ответит, что – нет, конечно же нет!.. Ну ещё бы! Жить в семье – любой семье, пусть даже родители там совсем отбитые или нищие, неважно! – это всё равно лучше, чем вариться в приютской биомассе, роль которой в обществе равна роли планктона в желудке кита. Сами понимаете, что на выходе получается… – нет, я назову этот продукт жизнедеятельности как-нибудь помягче: шлак, например. Кому, спрашивается, и зачем может понадобиться шлак? На удобрение разве что? как питательная среда для других – тех, кому повезло укорениться на месте под солнцем. А всех менее удачливых проглотит общественная система утилизации лишних душ – никто даже и не заметит!..” Я оторвался от чтения и уставился в потолок. Эх, Мотя-Мотя, и как же ты, с таким умением мысли свои изложить, собеседование-то провалить умудрился?! С чего?! Круглый отличник, ты ведь лучше меня учился, я четвёрки порой получал – из-за собственного раздолбайства, правда, но всё равно! – а ты никогда. Никогда! Всегда только высший балл, что б там ни было: теоретическая физика или физподготовка, без разницы, и телом и умом был готов! Какую угодно задачу решить мог, хоть по естественным наукам, хоть философскую. Идеальный, нестандартно мыслящий чел с супердостижениями во всех сферах, стопроцентный кандидат, я был абсолютно уверен, что уж Матвей Колчановский с отбором точно не пролетит, первым пойдёт, а я уж потом, если повезёт, паровозиком! Ины ведь не всегда берут только одного, самого лучшего, бывает и двух, а два года назад, вообще, взяли сразу троих из нашего интерната! Два парня и одна девчонка – я её плохо знал: девчонки живут отдельно, и учимся мы с ними в разных корпусах – пересекаемся только иногда, на общих мероприятиях. А вот про парней я в курсе: два брата-близнеца… но не думаю, что это могло стать причиной, просто оба они в учёбе намного превосходили всех остальных, да и здоровьем обладали отменным. Как и Матвей. Он был самым лучшим по всем показателям, но Ины взяли меня. Одного! Почему? Я оторвался от созерцания потолка и посмотрел на коричневую тетрадку в своих руках. Мотя вёл этот дневник, потому что считал, что полезно порой свои мысли записывать. Невозможно, говорил, писать о чём-то, а думать в это время о другом, поэтому порядок в башне сам собой устанавливается. Читать, правда, записи эти мне никогда не давал – личное, мол… Но, буду честным, я ведь всегда знал, где Мотя хранил свой дневник! За отслоившейся стенной панелью над гардеробом – он не особо это скрывал. Записи начал вести с тех пор, как в последний год перед совершеннолетием мы в комнату на двоих переехали: тех, кто показал самые высокие результаты, селят отдельно, чтобы другие, не столь талантливые, не мешали им к отбору Инов готовиться. Возможно, мне надо было раньше эти записи просмотреть? Вдруг понял бы тогда, что мой друг сделает, если его в Челоград не выберут! Помешать смог бы, не допустить того, что случилось? По потолку бежала тонкая трещинка, и я долго скользил по ней взглядом, силясь понять, что же всё-таки двигало Ином, явившимся в наш интернат для собеседования, но так ничего и не придумал, а только вспомнил невольно, что Альбов мне говорил. Альбов Борис Евгеньевич, наш новый учитель физики – появился как раз незадолго до отбора и стал втирать мне такую чушь!.. Не знаю, как можно было на полном серьёзе нести все эти жуткие вещи: дичь просто какая-то, а не “достоверная информация”! Я скорее поверил бы, что у Моти на собеседовании случился приступ сумасшествия, например, или на медобследовании обнаружилось какое-нибудь отклонение, не выявляемое средствами наших врачей, а только особыми тестами Инов… Или ещё что-то, о чём он мне не сказал!.. Ну и что, что друг? Может, стыдно ему было таким поделиться! Даже со мной. Я вернулся к дневнику, читать который начал ближе к концу, с записи, что была сделана прямо перед собеседованием. “Многие дети попали в интернат ещё младенцами, но мечтают при этом жить в семье, хоть и никогда не имели такого опыта. А уж остальные – те, что стеклись в эти стены позже, в самом разном возрасте, – тем более. И Лёшка Пегов, по-моему, тоже, где-то в душе, всегда об этом мечтал, даже в последние годы, когда уже ясно стало, что ему может выпасть шанс попасть в Челоград. Как глупо! Я бы такой шанс ни на какую семью не променял. Хоть и жил с матерью больше двенадцати лет, да хоть бы и дольше, вообще похрен! Я был офигительно счастлив тут оказаться! Хоть младенцем, хоть подростком, как угодно, лишь бы только иметь возможность быть отобранным Инами! Ведь это единственное, что в жизни имеет значение. Это – ЦЕЛЬ. Это – СМЫСЛ. Смысл всего моего человеческого существования! И я, возможно, единственный из детей, кому лишиться семьи было только в радость, ведь я готовился к этому с малолетства…” Н-ничего себе откровение – заикаться начнёшь даже мысленно!.. Нет, то есть Мотя говорил мне, конечно, что очень хочет быть выбранным Инами – ну, а кто ж, блин, не хочет-то?! – но чтобы вот так: готов совсем без семьи остаться ради шанса – всего лишь шанса! – отправиться в Челоград! Мать умерла, а ему это “было только в радость”?! Мне вдруг вспомнились Мотины глаза – тёмно-карие, я бы даже сказал – чёрные, они сидели так глубоко в глазницах, что туда плохо попадал свет. Что там, на самом деле, за ними таилось?.. “...Я готовился к этому с малолетства” – как это может быть, если Мотя жил не в интернате, а с матерью?! Мне вдруг стало нехорошо от зародившегося подозрения. Нет, нет! – я попытался отбросить эти мерзкие мысли, но они продолжали кружиться в сознании, как застоявшийся воздух в запертом помещении – сколько не размахивай полотенцем, а духота всё равно никуда не девается. “Она таблетки перепутала! Ты даже не представляешь… я всего на пять минут, блин, за хлебом отлучился, а у неё – приступ!..” – рассказывал Матвей, и я отлично помнил, как он сдвинул брови и поник головой. Всегда бледное лицо его тогда стало ещё белее, голос дрогнул и я подумал: да он же едва сдерживается, чтобы не заплакать! Однако когда Мотя поднял глаза – они были сухими, а губы закривила тонкая усмешка. “Глупая смерть”, – обронил он, а я не знал, что на это ответить, и мы так и молчали все оставшиеся до ужина десять минут. Сидели в холле, возле громадного фикуса, а на противоположной стене, над общим телеком, светились зелёными цифрами часы – вот мы оба на них и пялились, а когда стукнуло шесть, встали с лавочки и в столовку потопали. Нам было тогда по тринадцать лет, Мотю всего три месяца, как в наш интернат зачислили, но я уже успел с ним крепко сдружиться. О смерти матери он не сказал больше ни слова, и я принял это как должное: что хотел, то сообщил, чего в душу к другу с ногами лезть? Так мне казалось в тринадцать лет. Но сейчас… чёрт! Ну, Мотя же точно знал, причём с раннего детства, что в Челоград отбирают исключительно одиноких! Тех, кто живёт в интернате, попал в высшие классы и достиг совершеннолетия. “Ины слишком гуманны, чтобы вносить разлад в семьи, поэтому кандидатами могут становиться только те, у кого нет ни родителей, ни других близких родственников” – с утра до вечера долдонят из каждого утюга. Даже если семья несчастливая, и родители сами готовы отдать детей Инам – а такие встречаются, любые документы готовы подписать, вплоть до полного отказа от собственного отпрыска (за хорошую денежную компенсацию, например) – это ничего не меняет. Ины никогда не идут навстречу! Ибо у них всё построено на принципах человеколюбия и гуманизма, а те, кто этого не понимает, лишь подтверждают, насколько низок ещё уровень их сознания. Так как же тогда Матвей Колчановский собирался достигнуть своей цели?! Надеялся, что мать умрёт до его совершеннолетия? Да с чего бы это, если Ины бесплатно спасают от всех болезней? Надо лишь записаться к их медикам на приём и дождаться своей очереди на лечение, получив поддержак – таблетки, которые не дадут умереть, что бы там с тобой ни было! Ух! – у меня даже живот скрутило от мысли, как легко может сын подменить таблетки лежачей матери… – мысль жуткая, но если он к отбору “готовился с малолетства”, а мать заболела, когда ему уже было двенадцать лет? То есть времени оставалось всего ничего, чтобы оказаться в интернате, окончить там школу с высочайшими результатами и попасть в высшие классы, откуда отбирают учеников в Челоград, когда им исполнится восемнадцать… Может, это лишь совпадение? А Мотя, осознавая свою одарённость, просто с детства надеялся, что у Инов поменяются правила? Раздался обеденный колокольчик, и я с облегчением захлопнул тетрадку, стараясь отбросить все мрачные мысли прочь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
