— Я другое прихватил, — Никита положил «дипломат» на стол и щелкнул замками. — Вот! Джентльменский набор.
Взору Виктора предстали бутылка водки, две бутылки пива, три огурца, бережно завернутые в целлофан, полукольцо колбасы «Одесская» и четвертинка черного. Весь «джентльменский набор» тут же перекочевал на стол.
— Дружище, мне сегодня на вечернюю смену выходить, — вздохнул Виктор.
— Никто тебя пить и не заставляет, — Никита откупорил бутылку. — Фужеры чистые?
— Вот из этого я пил.
— Понятно, — Никита наполовину наполнил водкой подставленный Виктором фужер. — В таком случае, может, пивка?
— Пивка — в самый раз!
Виктор всегда любил одесскую колбасу с черным хлебом, и пока Никита, закусывая, хрустел огурцом, сделал три бутерброда: один — себе, два — гостю.
— Ты не поверишь, — сказал Никита, вновь наливая водку. — Позавчера, в то самое время, когда мы с тобой самогон глушили, слушали музыку и в шахматы играли, дачный кооператив на просеке выгорел к чертовой матери.
— В плане?
— Сгорели коттеджи. Все до единого. Дотла!
— Сгорели?! — округлил глаза Виктор. — Погоди, ты серьезно?
— Куда уж серьезней, — Никита шумно выдохнул и выпил. Откусив добрую половину бутерброда, сказал, жуя:
— Не успел ты к себе в Москву умотать, ко мне участковый из Поречья заявился, попросил сопроводить к месту происшествия. Я хоть и в отпуске, отказывать коллеге не стал. Пришли к месту происшествия, а там — конкретное пепелище, ни заборов деревянных, ни домов, одни лишь фундаменты обугленные. Что самое интересное — и справа, и слева от просеки лес огнем абсолютно нетронутый стоит…
— Поверить не могу!
— Можешь съездить и лично убедиться.
— Отчего сгорели?
— Пока имеются две версии. Во-первых, поджог. Но это сколько же поджигателей надо задействовать, чтобы на всей просеке дома подпалить! Во-вторых, — удар молнии, то есть, молний… Что тоже как-то мало в голове укладывается. Нет, молнии-то вечером над просекой сверкали, да мы с тобой и сами на пруду раскаты грома слышали, и чтобы под дождем не промокнуть, домой убежали. Однако дождь так и не пошел, а со слов двух сторожей, небо над ними вдруг резко почернело, загромыхало, и из появившихся туч, стали бить молнии прямо в строящиеся коттеджи. Причем, бить почти одновременно. Якобы, только что ничего беду не предвещало, а через пару минут уже все коттеджи полыхают ярким пламенем.
— И как сторожа?
— Даже и не пытались пожар тушить, испугались, удрали в лес. Согласно третьей версии, они самые поджигатели и есть. Сейчас с ними грамотные люди беседу ведут.
— А могло бы быть и так, что на земле сторожа постарались, а на небе — молнии, — сказал Виктор.
— Могло, хотя тоже маловероятно. Но самую невероятную версию я выскажу только тебе, — Никита осушил фужер и, подмигнув Виктору, сказал:
— Получается, это ты накаркал, дружище. Напророчил, так сказать.
— В плане — сбылось мое огромное желание, чтобы постройки этих буржуинов какой-нибудь хороший человек спалил до основания?
— Такое большое желание, что ты его даже на бумаге отобразил. Мне тогда даже показалось, что нарисованные дома и вправду горят.
— Точно! — у Виктора загорелись глаза. — Плесни-ка и мне водочки!
Никита взялся за бутылку, а Виктор схватил карандаш и на странице формата А 4 быстро и привычно нарисовал собственный не разобранный диван, на котором сейчас сидел Никита. Но вместо гостя изобразил Лиличку — в платье, очках и с книгой в руках.
— Судя по очкам, это твоя вчерашняя садистка, — пришел к заключению следивший за его манипуляциями Никита.
— Она самая! Я чего подумал — если нарисованные мною коттеджи, вдруг сгорели, как я того очень хотел, то эта девчонка, по моему огромному желанию должна сейчас же остаться без платья и вообще безо всего.
— Где? — не понял Никита.
— Ну, на рисунке. Ты же сам говорил, что показалось, как нарисованные мною дома и вправду горят.
— Кстати, а где тот рисунок? — Никита не отрывал глаз от сидящей на диване девушки, словно и впрямь ожидал, что она вот-вот окажется без платья. Виктор, теребивший в пальцах карандаш, казалось, ждал того же самого.
— Так, где рисунок-то? — нарушил молчание Никита.
— Чего? А-а, тот рисунок? Я его вместо туалетной бумаги использовал.
— Жаль.
— Да! Жаль, что девушка так и не разделась. Выходит, не все мои пророчества сбываются, дружище…
— Чего? — теперь изумился Никита? — А-а-а… Ну, да. А где ты эту кралю подцепил? — кивнул он на рисунок.
— В электричке познакомились. Она, считай, почти твоя землячка — в Одинцово живет.
* * *
Чтобы лишний раз не попадаться на глаза начальству, Виктор, слегка подвыпивший, приехал в отделение банка впритык до отбытия на маршрут. Как оказалось, в банке до него никому не было дела. Инкассаторы и водители толпились перед висевшей на стене фотографией в траурной рамке, с которой гордо взирал куда-то ввысь товарищ Козлов — точно такая же фотографии висела и на доске почета. Особых ахов-вздохов не звучало, большей частью задавались вопросы — когда, где, да отчего…
— Я слышал, — наконец сообщил, стоящий в первом ряду водитель по прозвищу Судак, — дома он скончался, от удушья. Соседка к нему сегодня утром в комнату заглянула, а он — того. Товарищ Козлов всю жизнь бобылем прожил…
— Естественно, — сказали из толпы, — кто ж с таким, извините, товарищем, жить бы стал.
— Соседка рассказала, — продолжил Судак, — что в воскресенье старик вернулся после работы домой какой-то удрученный и что странно — с пустым портфелем…
— Надо же, — вновь сказал кто-то, — обычно по воскресеньям толстенный был портфель у нашего Каз… — говоривший замолк, кажется, кто-то ткнул его локтем в бок.
— В общем, как сказали врачи, ночью в воскресенье он и преставился.
— Товарищи, а не пора ли вам по маршрутам разъезжаться?! — подал голос дежурный, и тройки экипажей со стопками пустых инкассаторских сумок поспешили покинуть здание банка, рассесться по машинам и разъехаться по разным районам Москвы — от Аэровокзала до Мневников и Шелепихи, от Кутузовского проспекта — до Филей, от Сокола — до Тушино…
Водитель на тушинский маршрут попался незнакомый и молчаливый. Зато машину водил хорошо: Михалыч, бегавший сборщиком, едва успевал объяснять, где надо поворачивать, где пересечь сплошную, выехать на тротуар, а где остановиться напротив очередной точки.
Виктор с водителем не заговаривал — слишком многое надо было обдумать. До прошлой пятницы жизнь его текла своим чередом. Он имел нормальную работу, благодаря которой, во времена глобального дефицита, не знал проблем ни с продуктами, ни со шмотками; собирался поступить в Полиграфический институт и был уверен, что поступит с первого раза — слишком уж ему нравились собственные рисунки; впереди была интересная, многообещающая жизнь… И тут в руки ему попал чудесный блокнот, перевернувший все с ног на голову.
Жизнь стала не просто интересной, она стала невероятной, словно Виктор попал в длинный-предлинный сон, очень яркий и эмоциональный сон, из которого не хотелось возвращаться в реальность. Сидя в машине, передавая сборщику порожние сумки и принимая сумки, набитые деньгами, он то и дело возвращался мыслями к Лиличке. Для нее пребывание у него в гостях тоже должно было быть сном. Хотя, какой сон — если у него на шее красовались засосы, а следы его страстных поцелуев не могли не украшать ее прекрасное тело. Ее очки и книга остались у него дома. Или это были всего лишь дубликаты? Надо бы каким-то образом проверить. Как? Вернувшись домой, вновь нарисовать ее, сидящую на диване? Почему бы и нет.
С другой стороны его эксперименты могли выйти боком. При первом воплощении в его квартире Лиличка повела себя, словно истеричка. И это неудивительно, — кому понравится ни с того ни с сего оказаться в незнакомом месте, перед незнакомым мужчиной, да еще и обнаженной. При втором воплощении она повела себя именно так, как хотелось художнику. Возможно, рисуя, надо очень ярко представлять, чего именно ты хочешь…
Эх, если бы дело касалось одной лишь Лилички из подмосковного Одинцово! Он нарисовал, как под ударами молнии горят коттеджи дачного кооператива, и они на самом деле выгорели дотла. Он нарисовал, как в петле болтается товарищ Козлов, и старик… Стоп! Тот рисунок Виктор стер, и товарищу Козлову сразу полегчало. Почему же ночью он умер от удушья?
Да, с чудесной страничкой необходимо быть очень аккуратным, очень!
— Пойдем, помянем покойничка, — предложил напарнику Михалыч после окончания работы. Молчаливый водитель укатил в гараж, и сборщик повел Виктора во двор соседнего со зданием банка сталинского дома. Там почти совсем не был слышен шум Ленинградского проспекта, зато имелись скамеечки, одну их которых уже облюбовали четыре или пять инкассаторов. Виктор с Михалычем присоединились к коллегам, выложили на лавочку скромную закуску, открыли бутылку.
