надзор за ним все же вели. Генерал Иван Никитич Инзов (1768–1845), под началом которого Пушкин был в Кишиневе, всячески старался придумать ему служебные обязанности, но безуспешно. Генерал ценил поэтический дар своего подчиненного и не ограничивал его творческой свободы.
Именно тогда было написано множество стихотворений, созданы южные поэмы, задуман и начат в 1823 году небывалый еще по форме, по жанру и по содержанию роман в стихах «Евгений Онегин».
Прибывший летом 1823 года на смену генералу Инзову граф Михаил Семенович Воронцов (1782–1856) к поэзии был весьма равнодушен, а к службе – ревнив. И он стал новым начальником Пушкина, для которого служебная карьера была неинтересна, который чувствовал себя «ссыльным невольником», лишенным возможности полностью посвятить себя поэзии не только как искусству, но и как ремеслу; для которого стихи – «отрасль честной промышленности», доставляющая «пропитание и домашнюю независимость».
На юге солнце особенно безжалостно. Это каждый приезжий чувствует в первую очередь – палит и жжет, слепит и изнуряет. Местные привыкли, что немудрено, но вот если не родился в тех местах, можно и не стараться, не привыкнешь. Жизнь на юге – предприятие, прямо скажем, на любителя, а в том, что оно не подходило Пушкину, сомнений не было никаких.
Особенно гадко было в такой день трястись по пыльной дороге, состоящей, кажется, из одних кочек и колдобин.
Дорога шла вдоль поля. Духота.
«Лето красное, любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи…»
И словно в насмешку над страданиями пассажира (человека, напомним, северного) вдоль поля, ближе к горизонту, поднимался вверх густой дым от пожара. Будто и без горящих полей недостаточно зноя в этом дне.
Наконец карета остановилась у края поля, балансируя между кочек. Из нее, хмурясь на солнце, недовольный и небритый вышел Пушкин. Бросил тоскливый взгляд на клубы дыма вдалеке.
– И дым отечества нам сладок и приятен… Почему не я это написал? – бормотал он себе под нос и, спотыкаясь на ямах, шел по полю.
«И дым отечества нам сладок и приятен» – эта пословица известна со времен Гомера и Овидия, сочинения которых прекрасно знал и Пушкин, и его современники. Мы помним ее как строку из комедии Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума». Однако Пушкину тогда новая комедия еще не была известна. Но зато ему было хорошо знакомо стихотворение Гавриила Романовича Державина «Арфа», которое в первой журнальной публикации заканчивается строками:
Мила нам добра весть о нашей стороне:
И дым Отечества нам сладок и приятен.
Для выпускников Императорского Царскосельского лицея существовала неслыханная по тем временам привилегия – сразу после окончания они получали чин коллежского секретаря.
По правилам через три года после этого Пушкин (к 1820 году) должен был получить чин титулярного советника, а еще через три года следующий чин (к 1823 году) – коллежский асессор.
Так случилось, что Пушкина обходили чинами, и в 1823 году он продолжал оставаться все тем же коллежским секретарем, каким вышел из Лицея.
Чуть в стороне стояли мужики и с интересом наблюдали за пожаром. Экое происшествие среди однообразных трудовых будней крестьян! Пушкин приблизился к ним и окликнул. Мужики перевели взгляд на барина, но с места не сдвинулись.
– Господа! Коллежский секретарь Пушкин, прибыл по приказу генерал-губернатора Воронцова! – вяло отрапортовал он. – Кто может рассказать, что здесь произошло?
Мужики молча кивали друг на друга, но явного желания говорить никто не выражал. Наконец, один смельчак отделился от группы, шагнул вперед и авторитетно начал:
– А… так она сюдой, а потом…фьють и тудой… А мы айда… и все сожгли. А как? Вот так… да…
Мужик откинул голову назад, явно довольный своим отчетом.
Пушкин посмотрел на него, вздохнул, буркнул «благодарю» и поковылял назад к экипажу.
Вот по такого рода происшествиям он писал доклады и рапорты начальству в последние три года.
Тоска! Настоящее наказание! Переводить подобные, с позволения сказать, речи мужиков на канцелярский язык – можно ли представить себе более губительную службу для поэта? Для известного поэта причем. Вряд ли.
В прошлом 1823 году он попросил перевода в канцелярию графа Михаила Воронцова в Одессе. Послушался приятелей Вяземского и Тургенева. Они настоятельно рекомендовали, заверяя, что здесь ему будет всяко лучше, ибо меценат Воронцов не станет противиться его творческому развитию, напротив, поддержит, поможет опубликовать произведения. Но все вышло иначе: от обязанностей чиновника поэта никто не освободил. Да, граф разрешил Пушкину пользоваться своей роскошной библиотекой и дал полную свободу в выборе книг, но вот времени на это не предоставил. Продолжил гонять по служебным делам пуще прежнего, не смущаясь, далеко ли, близко ли, как Бог на душу положит.
Губернатор Воронцов относился к Пушкину с нескрываемым высокомерием, говорил «не больше четырех слов в неделю», как сам же писал своим друзьям. И при каждом удобном случае давал понять, что не является поклонником творчества поэта, да и поэтом-то серьезным его не считает: «Нельзя быть истинным поэтом, не работая постоянно для расширения своих познаний, а их у вас недостаточно».
Расширение познаний своего подопечного он, судя по всему, считал своей личной задачей.
Дошло до совсем уж обидного. Воронцов поручил Пушкину ехать в экспедицию по проблеме саранчи. Саранчи! Разузнать и зафиксировать причины гибели урожая (хотя и без того было понятно, что сгубила его та самая саранча) и как происходило нашествие вредных насекомых.
Вот что это, если не злейшая ирония над поэтом и унижение честолюбивого дворянина? Другой причины в этой командировке Пушкин не увидел.
Деваться, однако, было некуда. Поэт выполнил задание и даже отчитался перед графом, предоставив такой вот рапорт:
Саранча
23 мая – Летела, летела,
24 мая – И села;
25 мая – Сидела, сидела,
26 мая – Все съела,
27 мая – И вновь улетела.
Как и ожидалось, Воронцов был взбешен. Тряс бумагами перед лицом Пушкина, краснея и срываясь на крик:
– Это шутка?! Саранча прилетела, села, все съела и снова улетела!
– Записал почти дословно… – отбивался Пушкин.
Губернатор глубоко вздохнул и зажмурил глаза. Потом продолжил довольно резко, но уже без крика и нервов.
– Напомните-ка, Пушкин, есть ли у вас состояние?
– Увы, не дал Господь!
– Зато долгов аж за воротник насыпал. Верно? Говорят, ваше благородие извозчики уж и возить отказываются?
Попал в точку, по самому больному. В комнате вдруг стало еще жарче, чем было, Пушкин раскрыл
