стихи и тут же ловко отвернула свою милую головку, избежав нежелательного поцелуя. Это было обидно. Пушкин резко встал и направился к двери. Он не любил, когда над ним насмехались и водили за нос. Тем более, не привык к таким грубым отказам от прекрасного пола.
Если он ей нравится лишь как поэт, пусть читает тексты с листа, зачем зовет к себе?
– Заинтриговать и уйти? Стойте! – воскликнула Лиза.
Пушкин решительно дернул дверь, но та оказалась заперта. Послышался смешок графини. В руках она держала ключ.
– Читайте мне. Сейчас, – кокетливо потребовала она
– Уж поздно для чтений…
В ответ Лиза подошла к открытому настежь окну и приготовилась выбросить в него ключи.
– Лизон! Вы что? Наслушались про гарем и решили завести себе наложника?
– Да! Теперь вы мой литературный раб! – она шагнула к нему на встречу. – Ну не будьте таким скучным, Байрон!
– У Байрона нет времени! Ваш муж дал ему дел до конца его дней.
– А вы наплюйте на эту ерунду. Поэт вы или нет?
Подобного вопроса он не стерпел бы ни от одного мужчины! Как можно усомниться в том, кто он есть по призванию. Однако, что не позволительно другим, позволено Воронцовой.
– Лизон! Эта ерунда меня кормит.
– Какая скука! – продолжала она, кажется, совсем не замечая, что ее слова могли прозвучать обидно. – Если бы у меня была хоть капля вашего таланта, я бы писала день и ночь, я бы бросила все, я бы колесила по миру! Строчить отчеты – не дело Байрона!
– Байрон не живет в России. У нас стихами не заработаешь. Державин был сенатором, Жуковский воспитывает великую княгиню. Вяземский – князь с десятком тысяч душ. Я пишу отчеты.
Он собрал свои рукописи и снова шагнул к двери.
– Нет, вы не Байрон, – вздохнула Лиза, – вы не герой.
– Я не герой… Да… Но поясните мне, отчего же все покупают Байрона?
– Он великолепно пишет, и у него такая яркая, интересная жизнь. О ней все говорят.
– Все говорят, и поэтому покупают…
Воронцова хитро улыбнулась.
Пушкин потихоньку начал понимать: для того чтобы твои книги покупали, недостаточно быть просто хорошим поэтом. Даже прекрасным поэтом быть недостаточно. Надо быть личностью, о которой все говорят. Популярной в светских кругах.
Подтверждая его догадки, Воронцова рассказала о бурной жизни великого Байрона, окруженного легендами и слухами. О его многочисленных дамах сердца, которых он походя соблазнял и так же легко оставлял. Некоторые ему даже мстили за это, распуская слухи, пытаясь открыть публике «истинное» лицо Байрона-чудовища. Однако это только подогревало интерес к нему и популярность росла. Такой вот парадокс.
Воронцова, как истинная ценительница поэзии и знаток света, решила помочь талантливому поклоннику стать еще более знаменитым. Это интересно. Забавно. А главное, таким образом она тоже внесет свой вклад в литературу.
Начинать следовало, как считала Лизон, с внешности. Увы, Пушкин не обладал яркой красотой и аристократичностью Байрона, но в нем, без сомнения, был свой шарм. Непослушные кудри никак не хотели укладываться, пусть остаются как есть. Это даже добавляет романтизма образу. Кроме того, кудри были на пике моды. От париков тогда уже отказались, предпочитали естественный цвет волос, но все непременно хотели иметь локоны-завитки! А тут такой подарок природы, не надо мучиться и крутить. Под них просится что-то еще, отличительное, необычное. Может быть… бакенбарды? Прекрасно! Их явно не хватало! И после этой поездки на юг они останутся с ним на всю жизнь.
Одевался Пушкин неплохо, как и все молодые люди его времени, в строгий сюртук, брюки, цилиндр. Подтянутая фигура позволяла носить самые узкие фасоны. Пушкин страшно гордился своей стройностью. Как-то даже подозвал одну из молодых служанок и предложил ей померить талии. Выяснилось, что объем у них один и тот же. «Следовательно, из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины», – не без удовольствия написал он тогда другу.
Так вот фигура позволяла одеваться модно. Увы, доходы не позволяли слишком франтить. Но чу-дить-то можно? Раз уж судьба забросила его на черноморское побережье, самое время примерить своеобразный «восточный костюм»: шаровары, ботинки на высоком каблуке, яркую рубашку, вышитый кафтан поверх, турецкую феску на голову и трость. Еще наперсток, чтоб сохранить модный маникюр.
В таком виде Пушкин стал прогуливаться по улицам Одессы и, конечно, не остался незамеченным. Старшее поколение фыркало и возмущенно таращило глаза, молодежь заходилась от восторга.
Пошли разговоры о том, что в самой столице модники нынче тоже надевают что-то восточное, а бакенбарды вообще на пике!
Выходит, он на верном пути, можно усилить эффект. Хулиганить и провоцировать Пушкину нравилось, чем же еще развлекаться, если под запретом его первая страсть – дуэли: вызвать никого нельзя, он под строгим присмотром. Зато чудить можно вволю, лишь бы не про политику, об этом он хорошо помнил. Поэтому делал то, что получалось лучше всего после стихов: играл в карты, пил шампанское, не пропускал ни одного бала и ухаживал за дамами. Последнее ему особенно удавалось. Барышни слетались как бабочки. Заучивали стихи, затаив дыхание слушали новинки, хранили его записки и рисунки (не только профиль Воронцовой мог изобразить Пушкин).
О нем стали чаще писать в газетах, причем не только в связи с литературой. Например, о том, как соперник в карточной игре вызвал его на дуэль, Пушкин вызов принял, в назначенный час приехал, но стрелять не стал. Пустил пулю вверх! За что удостоился заголовка на первой странице: «Благородный дуэлянт Пушкин».
Воронцова оказалась права: чем чаще его имя звучало, чем популярнее становился Пушкин, тем лучше продавались его книги. Рассказывали, что в одной лавке тираж смели за полчаса, а те, кому не досталось, устроили настоящий бунт от обиды.
Пушкин ликовал. Теперь в свободные от службы часы он наслаждался жизнью популярного молодого поэта. И по-прежнему обществом Лизон Воронцовой.
Ее супруг, конечно, замечал гораздо больше, чем казалось, и догадывался обо всем. Он оставался приветлив с поэтом, но его доброжелательность была опаснее гнева. Это знали все поклонники Лизон, позволившие себе чуть больше.
Воронцов умел выждать удачное время для мести, усыпив бдительность недруга. Чем ненавистнее был ему человек, тем приветливее обходился он с ним; чем глубже яму он рыл, в которую собирался столкнуть своего врага, тем дружелюбнее жал его руку в своей. Тонко рассчитанный и задолго подготовленный удар падал всегда на голову жертвы в ту минуту, когда она меньше всего этого ожидала.
Вот и Пушкин из просто опостылевшего своенравного ссыльного очень быстро перешел в ряды противников. А что
