Срываюсь окончательно, прижимаю ее сильнее, до резкого выдоха, перехватываю под грудью, наваливаясь всем телом.
Наклоняюсь ниже. К вкусно пахнущей коже. И кусаю. Не сильно, но она вздрагивает в этот момент всем телом, так крупно и отчетливо, так сладко.
И эта дрожь мне передается, голову окончательно сносит, и все мои запреты, все мысли о том, что нельзя ее трогать, что я — не то, что ей нужно, особенно в ее состоянии, особенно для первого раза, а я уверен, что у нее секса еще не было… Все эти мысли вылетают из головы со свистом, не задерживаясь там, не влияя на мое поведение.
Я прикусываю сильнее, ладони перемещаются по ее телу, вздрагивающему от каждого моего движения, и это такой долгожданный кайф, что остановиться невозможно.
Одна рука сжимает грудь, острые соски трогает, а вторая скользит, наоборот, вниз, за кромку трусов, которые она шортиками называет.
И в этот момент, как раз когда я касаюсь гладкой кожи на лобке, Татка ахает, начинает дрожать без остановки, пальчики тонкие мечутся, хватаются за мое запястье, пытаясь то ли остановить, то ли, наоборот, принудить действовать активнее.
Зверь радостно выбирает второй вариант.
У нее гладкие губки внизу, нежные-нежные, мои грубые пальцы, кажется, могут их поцарапать, поранить, и надо бы аккуратнее, но никак! Никак! Я скольжу ниже, между ними, нахожу клитор, и Татка тихо вскрикивает, пытается сжать ножки, пальчиками вцепляется в запястье, но она его даже обхватить целиком не может, не то чтоб остановить меня!
А я — уже не я. Нет больше Серого — нормального спокойного мужика и заботливого старшего брата.
Нет.
Есть зверь, животное, который не может сдерживать себя, не может остановиться.
Не хочет останавливаться.
Потому что в лапах его — желанная, долгожданная добыча, готовая, стонущая, беззащитная.
То, что надо.
То, что необходимо!
Я мягко обвожу клитор, надавливаю ритмично, поглощая вкусную дрожь тонкого тела в руках и сладкие вздохи, целую шею, прикусываю кожу, сжимаю напряженную грудь.
Татка очень отзывчивая, я еще в прошлый раз заметил, когда целовал ее после выпускного.
Она вся — натянутая струна, а я ее трогаю умело, как опытный музыкант, настраиваю под себя. На дальнейшую игру.
Татка уже мокрая, так быстро, так горячо, не удержусь ведь я, не смогу! Я и так херню творю, не умею остановиться! А если она еще и… И тут она чуть выгибается, прижимаясь ко мне попкой. Прямо к стояку, который наверняка очень нехило ощущается через полотенце.
И это фиаско, братан! Это — конец тебе, как человеку слова, конец твоему самоуважению. Но и похер.
Рывок плотнее к двери, сильнее прижимаю, так, что она, застонав, упирается ладошками перед собой, опять отворачивается, я вижу слезы на щеках, прозрачные, чистые. Невинная такая девочка, нежная.
Зачем же ты ко мне пришла? Нельзя мне доверять, гад я и моральный урод.
Слизываю слезу со щеки, шумно и возбужденно дыша, не прекращаю двигать пальцами у нее между ног и тискать грудь. Член болит, требует к себе внимания, и я, не в силах сдержаться, начинаю толкаться в нее бедрами. Она уже явно ничего не соображает, только стонет, совершенно себя не контролируя, дрожа на моих пальцах и одновременно плача.
И это безумие никак не прекращается, потому что мне хочется, чтоб длилось и длилось, мне хочется развернуть ее, содрать уже эти чертовы шортики, и взять ее так, как правильно. Так, как надо. В башке сумбур, краснота в глазах, ее тело в руках мягкое, податливое и одновременно напряженное, стоны все громче, голова запрокидывается, я прижимаюсь губами в тонкой коже под ушком, упиваясь ее неопытностью, чистотой, сладостью, как зверь, как первобытное существо, и нравится мне это все, нравится, нравится!
А потом она кончает. Со стоном, дрожа, пальцы у меня совершенно мокрые, и их ужасно хочется облизнуть. И ее хочется облизнуть. Всю. Везде. Особенно там. Как карамельку.
Я вынимаю ладонь из — за пояса шорт, провожу по ее губам, заставляя раскрыть рот. Впустить мои пальцы, мокрые от ее удовольствия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Понимаю, что это первый раунд только, что теперь пути назад нет, только продолжать.
И не то, чтоб я был против.
Вовсе нет.
Долбанные телефоны!
— Тата… Бл***… - я хриплю что-то бессвязное, пока она гладит язычком мои пальцы. И от этого нет возможности прийти в себя, просто нет ни одного шанса.
Я разворачиваю ее к себе, кладу ладонь на шейку, тонкую, хрупкую, приподнимаю за подбородок. Надо в глаза посмотреть. Надо понять…
Я, взрослый, опытный мужик, не могу понять, как себя вести, что я делаю.
Принуждаю ее? Да?
Если увижу в ее глазах страх… Бл*, возненавижу себя, и того зверя, что недовольно царапает сейчас сердце, раздражаясь на паузу. У зверя все просто. Он хочет взять. А я мешаю. Жду чего-то.
А буквально через секунду я уже несусь в пропасть, и только визг ветра в ушах.
Потому что Татка тянется ко мне.
И целует.
Губы ее, мягкие, вкусные, дрожащие. Слизываю ее соки с них, потом целую, грязно, очень грязно. Но сомнений нет.
Потому что в глазах ее — ни грамма страха. Только голый секс. Желание.
Такое, что вот он — край, и вот он — шаг за.
И плевать на все на свете.
Потому что нет остановки.
И нет больше тормозов.
Я окончательно отпускаю себя, с хрустом врубив по морде все еще пытающейся что-то там вякать совести, и с ноги впечатав мнимому благоразумию.
Да пошло оно все!
Сейчас важно только то, что Татка — мой кошмар, сладкий мой ужас уже на протяжении пары лет, сейчас в моих руках. Отвечает мне, пытается, несмотря на то, что никакой инициативы я не позволяю.
Не получается позволять.
Может быть, когда-нибудь, потом…
А может и не быть.
Потому что сейчас то, как я себя веду с ней, насколько по-зверски, насколько по-собственнически… Это именно я. Да, сестренка, я — именно такой. Познакомься.
Это — мое истинное лицо.
Не боишься?
Не боится. Ноготки царапают голые плечи, она вся словно впаивается в меня, подстраивается, как гибкая виноградная лоза под мощный карагач, и это так правильно, это так реально по-настоящему, что больше и не надо ничего.
Я одним движением подхватываю ее на руки и несу в спальню.
И все время целую, целую, целую, не могу остановиться, не могу промедлить даже полсекунды. Мне ее хочется сожрать.
И, наверно, я это сегодня и сделаю.
Она жадно дышит в перерывах между поцелуями, когда я отвлекаюсь от ее губ и уделяю внимание шее и плечам. Такое ощущение, что она и не целовалась никогда по-настоящему. А, скорее всего, так оно и было.
Сберег ты для себя малышку, Серег, гордись, сука эгоистичная.
И мне сейчас самое важное, чтоб она не осознала ничего, не начала голову включать.
Потому что в этом случае надо будет ее отпустить.
А я не отпущу.
Теперь — нет.
Несу к кровати, но вовремя вспоминаю, что не перестелил белье после Маринки.
Класть свою невинную девочку на постель, где всего пару часов назад кувыркался с другой бабой — ну уж нет! Меняю курс к широкому дивану в гостиной.
Укладываю, тут же, на давая опомниться, задираю маечку на груди, она лифчика не носит, коза такая! Светила своими острыми сосками, наверно, на все озеро сегодня.
Эта мысль добавляет градус безумия происходящему, и я рычу, прикусывая тонкую кожу на груди.
Татка вскрикивает, но не останавливает. Только вплетает тонкие дрожащие пальчики в мои волосы и выгибается.
Я знаю, что останутся синяки. И знаю, что не буду осторожен. Не смогу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Не о таком первом разе мечтают, наверно, девочки.
Наверно, надо нежно, осторожно надо терять девственность. Со всякими там приблудами в виде шампанского и роз.
А ты, сестренка, сегодня в лапах дикого зверя. Не повезло. Но ничего не поменять теперь.
