Но это не значит, что она испытывает то же самое.
Меня накрывает охерительная в своей простоте и ужасе мысль — а не привиделось ли тебе это все, Серега? Ее ответ, ее кайф, ее тяга к тебе?
Может, просто настолько осатанел от похоти, что банально принял желаемое за действительное? И чуть было не заставил беспомощную девчонку… Чуть было не воспользовался ситуацией…
Ну а что? Она пришла на нервах, пьяненькая, я сорвался, зажал ее, зацеловал, затискал…
Получил желанный ответ от расслабленного, ослабленного алкоголем организма. Она и сама еще толком не знает себя, а я налетел тут героем-любовником.
И вот в этот момент мне становится плохо.
Физически.
Реально, сердце начинает болеть.
Наверно, я меняюсь в лице, потому что Татка смотрит уже с тревогой. И еще что-то в ее взгляде… Странное. Сожаление? Боль?
Я больше ничего не говорю, просто разворачиваюсь и выхожу прочь. Правда, перед тем, как уйти, оставляю за собой последнее слово:
— Чтоб ни одного мудака я тут больше не видел. Ноги вырву. А тебя в монастырь отправлю.
И ухожу, не дожидаясь ответа.
На автомате поднимаюсь к себе.
Иду прямиком в бар, прихватываю Реми Мартин ХО, пью сразу из горла.
И думаю о том, что надо бы как-то этот день пережить.
И еще один.
И еще.
А потом все будет хорошо.
Жизнь — подобие жизни.
Вот бывает так, что вроде бы все хорошо, живешь себе, дела какие-то делаешь, даже, сука, думаешь о чем-то! А потом в один момент — хоп! — и все! И понимаешь, что ничего ты не живешь.
И все твои мысли, и все твои потуги на что-то — это настолько пустое, настолько левое и ненужное, что даже не по себе становится от осознания.
У меня эта херня по полной программе проехала.
Жизнь, вроде, идет. Дела, вроде, делаются.
И ничего не помнится. Как в вакууме.
И мысли только там, в прошлом.
Где я в один, очень, просто очень короткий, сука, миг был счастлив.
И моя девочка, которую я больше даже мысленно не назову сестрой, стонет подо мной, горячая и готовая.
Такая горячая, что, кажется, ладони до сих пор колет фантомной болью, хотя прошло уже дохренища времени.
Такая готовая, что сто процентов все тогда прошло бы идеально. И для нее, и для меня. И этот кайф мы бы с ней запомнили.
А теперь только вспоминать и остается.
Даня, который на следующий день приперся ко мне домой, перед этим оборвав телефон, силой упаковал то дерьмо, что осталось от Бойца, в душевую и врубил на холод.
А потом долго выслушивал еще большее дерьмо, что выплескивалось из меня длинным тупым слезливым монологом.
Вот только с ним я и мог поговорить.
Только он знал о моей проблеме. О том, насколько я, сука, знатный изврат.
Я ему еще в том году, как раз после Таткиного выпускного, когда сорвался в первый раз и попробовал ее губы на вкус, все рассказал.
Вот так же, приперся под утро, вытащил из кровати от непонятной бабы, это еще до Лены было, и долго выворачивал душу, прихлебывая трясущимися руками какую-то крепкую дрянь. А он слушал. И даже чего-то говорил. Пацан, на десять лет меня младше. Что-то говорил. Не сказать, чтоб умное. Но охереть, какое нужное.
А потом мы и замутили эту тему с поездкой. И подтянули придурка-Коляна, из-за которого обломилась нам Америка.
И вот кто ж знал, что после этой поездки я другана и потеряю? Что станет вольный волк Даня домашним псом? Я-то думал, что вся эта тема с училкой уже в прошлом у него. Вроде как, он в себя пришел, даже стал баб других трахать более-менее часто. А нет. Встретил на свою голову прошлую нержавеющую любовь, натворил дерьма, которое я и расхлебывал потом, как будто мне своего мало.
А у меня еще и Татка в тот момент как с цепи сорвалась, такое творила, что я седел буквально, только на фотки глядя!
Короче говоря, плохое было лето. Для меня лично.
Друга потерял. Татку упустил. Хорошо, хоть с бизнесом все шло ровно, хотя конкуренты тоже появились. Но конкуренция еще никому не вредила, так что все было норм.
И я даже яйца научился поджимать, чтоб в сторону сестренки не раскатывались. Короче, усиленно ловил дзен.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И вот на тебе.
Поймал.
Птицу-счастье в своих лапах держал — и упустил.
Потому что сам дурак, нечего было вообще все это дерьмо начинать.
Но не удержался.
Не смог.
Все же и сжатая пружина может разжаться. Или сломаться, нахрен.
Вот я и сломался.
А она… Она, похоже, поняла, что я не герой ее романа. Правда, я так и не понял, почему. То ли ей не понравилось то, что я делал… Хотя это бред. Мне не пятнадцать, и с бабами обращаться я умею. И реакцию считываю. Так что все ей нравилось. И очень даже.
Значит, просто поняла, что не надо ей это. Вспомнила о родственных связах. И это с ее стороны было куда как умнее, чем с моей. Потому что я-то свихнулся. И себя потерял. В ней растворился. Улетел.
Ну, ничего, меня быстро вернули на этот свет.
Короче говоря, весь этот бессвязный бред я вывалил на молчаливого Даню, когда зубы от холода перестали стучать.
— А ты не думал, что она, может, по другой причине, а? — Выдал он мне итог моего дебильного спича.
— Какой? Парень? Да не смеши! Это явно левый чувак, он и не знает ничего про нее, иначе бы не вел себя так борзо. Значит, подцепила недавно. А она не такая, чтоб с малознакомым придурком спать. И парнем его считать.
— Нет… — Даня помолчал, подумал, — хату проверял? У тебя никто тут ничего не забыл? Из шалав твоих? Ну, там трусы, резинки, клок волосни, хрень какую-нибудь бабскую? Они это любят делать.
— Не смотрел… — а вот с этой стороны я чего-то и не подумал даже. В голову не пришло, реально.
Значит… Она могла просто на что-то обидеться? Но тогда надо было разговаривать! Разговаривать, бл*!
Я встал, и мы с Даней потопали обследовать мои хоромы.
Но ничего особенного не нашли. Понятное дело, какие-то незначительные бабские приблуды валялись, но видно было, что Татка на них не натыкалась.
Все не то.
— Ладно, — Даня глянул на телефон, улыбнулся, и я на мгновение позавидовал этой его тихой радости.
У него все было круто. Жена беременная, приемный сын, прикольный такой, жизнерадостный пацан, теплый дом, где ждут и любят.
Так остро захотелось вот так же. Чтоб любили и ждали. Чтоб ребенок, девочка. И мордашка у нее Таткина, а глаза — мои…
Я, как поймал себя на этой фантазии, аж поперхнулся и долго кашлял, пока Даня не врезал кулаком между лопаток.
— Я надеюсь, все? Больше не будешь? Или Коляна звать?
— Не, Коляна не надо. А то вообще в штопор уйду…
— Ну да, — задумчиво покивал Даня, — Колян не остановит, а, наоборот, возглавит… Ищи потом себя, любимого, на ютубе…
— Ладно, спасибо тебе. Иди, там Ленка уже, наверно, ждет.
— Звони, лады? И давай, выплывай уже. Может, поговоришь с ней?
— Нет. Нехер разговаривать. Правильно все это. Ей еще жить, учиться, и не надо, чтоб грязь липла.
— Да какая грязь, брат? Вы не кровные!
— А много народу про это в курсе, а? У нас фамилии и отчества одинаковые. Я ее опекуном был… Не хочу, чтоб ее пачкали.
— Наверно, ты прав, — кивнул Даня. — Тогда держись, брат. Больше ничего не могу посоветовать.
Он ушел, я закрыл за ним дверь, постоял немного, собираясь.
Очень хотелось спуститься на пятый, открыть дверь своим ключом. И просто посмотреть на нее. Она, наверно, спит уже. Вечер. Я весь день пил.
Но нет. Не пойду.
У нее, в самом деле, ума больше, чем у меня. Все правильно сделала.
И вот теперь моя жизнь — внешне вполне нормальная.
А внутри — гниль.
С Татки я по-прежнему не свожу глаз, хотя и понимаю, что это дико тупо, и что нельзя себя вести, как озабоченный изврат, дать ей свободу уже надо… Но не могу. И даже оправдываться здесь перед самим собой не собираюсь. И уж, тем более, перед ней.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мы толком не разговариваем, так, перезваниваемся. Да пару раз были в одной тусовке.
