черевички.
Агрипина разворчалась: недотепа, не смог толком кота утопить — нужно было полегоньку опустить его в воду, а не швырять так, что рубаха лопнула… Затем припомнила, что и мешочек, в котором делали сыр, уже разлезся:
— Вот сошью новый, живо с ним расправлюсь. Мне дармоеды не нужны!
Я стал ломать голову, как мне выручить кота на этот раз. Нужно убедить ее, что Полосатик не дармоед, что он правда же ловит мышей. А раз не ловит он, должен поймать я.
Пася стадо, я подстерегал мышей у норки в жнивье, излазил на досуге весь погреб, а по вечерам клал в своей каморке у кровати кусочек хлеба или сала и ждал с калошей в руке. Но мыши не показывались.
Я поделился своей бедой с Лявукасом. У них в доме была мышеловка: заберется мышка в проволочную клетку, шевельнет сало, нацепленное на железный прутик, — дверца щелк и захлопывается.
Через несколько дней Лявукас вручил мне завернутую в обрывок газеты мышь и долго хвастался, как он вытряхивал ее из мышеловки и как укокошил рукавом тулупа.
Пригнав скотину домой на отдых, я разыскал кота, заманил его в избу и, убедившись, что нас никто не видит, кинул ему мышь.
— Гляди, — показал я Агрипине, — а говорила, что наш Полосатик не мышелов. Вон какого порося сцапал!
А Полосатик, дурачок, обнюхал мышь, царапнул ее когтем и разочарованный тем, что та не шевелится, направился к миске с молоком.
— Э-э… Видал, что за барские замашки, — осуждающе сказала Агрипина. — Сало, мясо ему подавай. Курицу покормишь — яйцо хотя бы снесет, а этот только в зерно гадит. Вот сделаю еще в воскресенье сыр, мешок освобожу, и будет ему, дармоеду, саван…
И как это я не подумал, что коты редко едят убитую мышь. Живая ему нужна, живую у Лявукаса попрошу!
Я схватил с подоконника березовую табакерку (Дзидорюс чаще всего курил папиросы) и отнес Лявукасу. Через несколько дней Лявукас торжественно возвратил ее мне. В табакерке скреблась мышь!
— Глянь, — показал Лявукас, приоткрыв табакерку, — еле уместилась. Видал, какие усы… Лев, а не мышь!
— Осторожнее! Что ты делаешь! Хвост прищемил!..
— A-a… Хитрая как лиса. Хвост высунет, а потом и сама выскочит. На, лучше сам держи.
За живую мышь я отдал Лявукасу новый кнут с гибким можжевеловым кнутовищем. Такой уж был у нас уговор, и я ничуть об этом не жалел.
Придя с выгона, я стал озираться в поисках кота. Облазил все закоулки, подзывал его, кричал — нет как не бывало. Припрятав мышь, я дождался вечера, думал, может, встретит у ворот — не встретил. Целых два дня прошло, а Полосатик, как назло, не появлялся.
Если он еще задержится, встревожился я, мышь сдохнет от голода. Надо ее накормить. Вечером я пошарил в углу полки и испугался — табакерки, что я там положил, не было.
Я решил, что мышь нашла Агрипина и что сейчас мне попадет, но та ни о какой табакерке не заикалась. Только честила Дзидорюса: чего ради тот потащился снова к этой «гулёне». Таким нехорошим словом она называла вдову Ядвигу, которая якобы завлекала ее брата.
Вскоре пришел и Дзидорюс. Не успев перешагнуть порог, он в сердцах швырнул в сторону шапку и с хмурым видом уселся за столом в конце избы.
— Ты чего это не в духе? — спросила Агрипина. — Небось кто-нибудь показал этакому кавалеру от ворот поворот.
— А тебе-то что, — огрызнулся Дзидорюс. — Чего зубы гнилые ощерила!..
— Ну, ну, бог с тобой!.. — удивилась Агрипина, которая давненько не видела брата таким. — Ядвига тебе, что ли, наболтала чего? Говори, какого рожна разбушевался!..
— Думала, на смех выставишь, опозоришь… А я все равно Ядвигу в дом приведу!
— Женись, женись… Долю мою отдай и женись.
— И отдам. Можешь в зубах ее унести. Только мне крыс в табакерку больше не подсовывай. Слышала?!
— Каких крыс?! В какую табакерку?! — вытаращила глаза Агрипина.
— A-a, скажешь — не знаешь?! Чертова баба!..
Понемногу я догадался, что Дзидорюс, у которого кончились папиросы, сунул перед уходом в карман свою табакерку, а там, за столом у Ядвиги, открыл — мышь оттуда шасть… А Ядвига до того их боится, что из-за той мыши даже лампу опрокинула.
— Из-за тебя пожар мог случиться! — гремел Дзидорюс.
Я тем временем сидел в углу на скамеечке и чистил картошку, боясь поднять глаза. Мне показалось, что Агрипина, кое-что уяснив, уже косится в мою сторону, только Дзидорюсу пока ничего не говорит. Ей нравится, как брат распаляется за столом и что Ядвига испугалась мыши. И лишь наиздевавшись вволю, она наконец тычет в меня пальцем:
— К твоему сведению, вот кто крысу в табакерку сунул…
— Ты?! — рявкнул Дзидорюс, вскочив с места.
— Я… там… для кота… Это мышь, а не крыса, — пролепетал я.
Дзидорюс закатил мне такую оплеуху, что я отлетел с лукошком к стене. Спасаясь от новых затрещин, я выскочил во двор и отправился к Кудлатику за сочувствием. А тот уже скулил, ждал меня и знал, в какую щеку лизнуть…
Стемнело, и я, успокоившись, собрался к себе в каморку, но пес стал повизгивать, не желая отпускать меня, чтобы не оставаться одному.
— Мне пора, Кудлатик, — сказал я. — Завтра вставать рано. Спокойной ночи!
Лежа в постели, я слышал, как пес еще долго скулил, выл, будто предчувствуя недоброе. Может, он оплакивал кота или уже знал, что Полосатик никогда больше не вернется. Я же только на следующий день заметил висящий на частоколе мешок для сыра…
Осенние дни становились все пасмурнее. Агрипина все чаще задавала трепку Кудлатику — пинала за то, что лаял, давала пинка, почему не лаял, отчего не ест ее варево, за то, что уплел кашу, которую она вывалила курам. А бесилась Агрипина из-за Дзидорюса, который на самом деле собирался привести в дом вдову Ядвигу с двумя ребятишками-подростками. Я понял, что скоро буду здесь уже не нужен, но был тогда настолько мал и несмышлен, что
