Но это вполне понятно: ведь если мы оккупированную ими Москву просто-напросто спалили своими же руками, то они — под лавку, как тараканы, и в рот глядят верноподданнически, желая исполнить любую прихоть захвативших их в плен врагов.
Оттого кроме как швалью и шаромыжниками мы этих полуцыган, спящих без пододеяльников и не имеющих никакой нужды в умывании по утрам, никогда и не называли. Мы к грязи не привыкли. Потому и одарили этих незваных пришельцев столь нелестными для них эпитетами.
Так что полную подложность используемых заграницей в свою пользу неких изобретенных ею «фактов» нам теперь раскрывает сам наш язык: в нем заложено наше об этих грязнулях не подложное мнение, сфокусированное со всей непредвзятостью во всех многообразных формах нашего языка.
Но и используемые ими воспоминания о Березине и «быстро» тоже внушают надежду, что и у них о той прогулке по России сохранится какая-то память: лишний раз сунуться не захотят.
Вот что о европейской культуре сообщает Солоневич, оказавшийся в Германии в период Второй мировой войны:
«В Европе бань не было. И сейчас, больше двухсот лет после Петра, бань в Европе тоже нет. Города моются в ваннах — там, где ванны есть; деревня не моется совсем, не моется и сейчас.
В том же городке Темпельбурге, о котором я уже повествовал, на пять тысяч населения имеется одна ванна в гостинице. А когда мой сын однажды заказал ванну для нас обоих, он пришел раньше и вымылся, я пришел позже, и администрация гостиницы была искренне изумлена моим требованием налить в ванну чистой воды: истинно русская расточительность — не могут два человека вымыться в одной и той же воде!» [126, с. 434].
Следует добавить, что и до сих пор, в Германии бытует традиция, по которой существует даже узаконенная очередность купания семьи в ванне, естественно, без какого-либо и намека на замену грязной воды.
Но и для умывания лица проточная вода Западом не используется традиционно. Вот как Алексеем Толстым освещается этот европейский обычай в описании правил личной гигиены нанятым Петром за 3 тыс. ефимков австрийским фельдмаршалом Огильви:
«— Наши жалуются, что больно горд. К солдатам близко не подойдет — брезгует… Зашел к нему нынче утром — он моется в маленьком тазике, — в одной воде и руки вымыл и лицо и нахаркал туда же… А нами брезгует. А в бане с приезда из Вены не был.
— Не был, не был… — Шафиров весь трясся — смеялся, прикрывая рот кончиками пальцев. — В Германии, — он рассказывал, — когда господину нужно вымыться — приносят чан с водой, в коем он по надобности моет те или иные члены… А баня — обычай варваров…» [135, с. 582].
О том же и Солоневич:
«У нас есть бани, в Германии и в Европе их нет» [126, с. 230].
А нет вот по какой причине. Перенимаемый с просвещенного Востока обычай заводить бани в диких странах Запада всегда заканчивался одним: сооружения, предназначенные у нас для очистки тела, в этих дремучих краях всегда превращались в заведения, слишком сходные с публичными домами… В случае же полного отсечения возможности совмещенного купания разных полов — в притоны для педерастов.
«Петр Чемберлен, один из членов знаменитого поколения врачей Чемберленов, в 1649 году испрашивал у парламента привилегию на открытие бань во всей Англии и опубликовал об этом брошюру. План его, однако, не был приведен в исполнение, потому что ему отказано было в разрешении построить общественные бани из нравственных соображений» [11, с. 156].
То есть для неандертальского склада ума человека, не испытывающего никакой тяги к чистоте и непонимающего для чего она вообще необходима, нужда в строительстве этих заведений по очистке тела отсутствовала. Что зафиксировано Солоневичем уже и в середине XX века:
«Немецкий мужик моется в лоханке, — кое-как для очистки не столько тела, сколько совести. Он не купается вовсе. Когда мы с сыном в 1932 году вздумали купаться в горной речке Чу за озером Иссык-Куль — окрестные киргизы съезжались табунами глазеть на сумасшедших русских, которые ни с того, ни с сего лезут в воду.
Почти так же глазели на нас немецкие мужики в Баварии, Мекленбурге, Померании и Нижней Саксонии: вот взрослые люди, а плещутся в воде, как дети» [126, с. 230].
О происхождении терминов «чухонцы» и «шушера» встречаем объяснение в «Путеводителе из Москвы в С. — Петербург и обратно», написанном еще в начале XIX века И. Дмитриевым:
«На 9/22-й версте Государевой Царско-Сельской вотчины деревня Сусары, или Шушары… В Сусарах обитают Чухонцы, первоначальные жители прибрежных окрестностей новой столицы: в домашнем быту, в нравах, в одежде и даже в земледелии вы много найдете оригинальных отличий от характеристики русской, даже по порядку, т. е. безпорядку, расстановки домов, вы тотчас заметите и отличие чухонского от русского… здесь финская борона видится едва ли не в первый раз» [32, с. 598].
Однако же, и за век до Дмитриева это название уже бытовало. О чем сообщает нам Татищев: «Корелия и великая часть Финландии и по сей день от россиян чухонскою землею… называются…» [133, гл. 17].
А вот как жилось англичанам во времена пика их некоего культуртрегерского просветительства снимаемых ими с дерева (и сажаемых в клетку) народов мира:
«…с 1770 по 1830 «свободные земледельцы» лишились более чем 6 миллионов акров общинных пашен и выпасов. Об условиях жизни наемных сельскохозяйственных рабочих дает представление свидетельство современника: «Их жилища мало чем отличаются от свинарников, и питаются они, судя по их виду, не намного лучше, чем свиньи… За всю свою жизнь я нигде и никогда не видел столь тягостного человеческого существования, как это — даже среди свободных негров в Америке»[6] [15, с. 215].
Петр, однако же, именно их порядочки, а точнее безпорядки, столь продуманно и «мудро» решил насадить на русской почве: «Петр — в числе прочих своих войн — объявил войну и русским баням. Они были обложены почти запретительным налогом… Ключевский пишет: «В среднем составе было много людей, которые не могли оплатить своих бань даже с правежа под батогами». Даже с правежом и под батогами московская Русь защищала свое азиатское право на чистоплотность. На чистоплотность, вовсе не известную даже и сегодняшней Европе, не говоря уже о Европе петровских времен» [126, с. 435].
Вот и еще одно обстоятельство, по которому русский человек никогда не селился вдали от рек, стало теперь очевидно: мы без чистоты, которая без наличия большого количества воды немыслима, жить не привыкли.
Если быть до конца последовательными, то и о наших нравах, как правило, диаметрально расхожих с инородными, было бы не лишне здесь же и упомянуть.
В случае неудовлетворительной работы желудка мы стараемся, по возможности, скрыть от окружающих вдруг охвативший нас нежданно недуг. У немцев же имеется очень простой для подобного рода проявлений внутреннего расстройства организма обычай. В случае выхода газов не от старого человека, которому у нас обычно такое, хоть и с достаточной натяжкой, но все же прощается, а от молодой здоровенной девицы, причем даже за столом, — у них лишь вырывается возглас восхищения: «Ja, ja — sehr gut!» И аплодисменты.
Нам странно: почему им, немцам, это не противно. Однако им не только не противно, но, напротив, они от этого получают еще и эротическое удовольствие:
«Этнические немцы, как оказалось, имеют особое пристрастие к вопросам, связанными с фекальными выделениями и анальностью (См.: Dundes 1984; см. также: Dundes 1983 /О всеобъемлющем значении фольклора для национальной идентичности/)» [107, с. 40].
То есть тут явно у кого-то из нас, что называется, головка перегрелась. Мы, со своей стороны, естественно, думаем, что у немцев. И при своем мнении останемся всегда. Понятно, что мы вытерпеть такое сможем. Но получать при этом еще и удовольствие?! А они, как нам ни покажется здесь странным, не то чтобы думают, но уверены, что головушка в данном вопросе перегрелась именно у нас.
Ведь что значит плесканье в шаечке? Это возможность погрузить свою часть тела, именуемую лицом, в собственные выделения (в сопли и грязь из полости рта)! Пускай пока еще и не анальные… но все-таки.
Что может собою означать плескание в ванной не в свеженалитой воде, но в воде грязной, после купания кого-нибудь из членов твоей семьи?
Предоставление уникальнейшей возможности «поиметь удовольствие» от сбора грязи, налипшей на немытые тела твоих ближайших родственников! Это все равно, что на тело собирать пыльцу запретного зелья, бегая мокрым и голым по плантации конопли. И уж в очередности такого семейного мытья никакого не остается сомненья: мужчина, как глава этого копрофильского семейства, будет принимать ванну самым последним. Это чтоб вся грязь досталась ему одному, как командующему сбором этого почему-то у нас не используемого «наркотика».
