глаза Надежды и пытался
Комок, застрявший в горле, проглотить.
И всё не мог… И верил и не верил,
Но вдруг его внезапно осенило
Такое изначально человечье,
До удивленья сущее, простое:
Чёрт побери! Есть на земле Надежда!
И Вера есть ! И есть сама любовь!
Живёт вся эта троица святая!
И есть добро в своей исконной сути,
Коль человек достоин Человека!
Иван Ильич чуть усмехаясь, думал:
«Ведь надо же! Америку открыл!..»
Белым-бело. В оконные проёмы
Уже снежок повеял. И на стёкла
Мороз-художник набросал эстампы:
Застывшие тропические джунгли -
Лианы, фантастические пальмы,
Разлапистые чудо – баобабы.
И в уголке, как будто для контраста,
Одним штришком – берёзку посадил.
Она – бела… Ах, белизна какая!
До боли глаз всё в мире побелело -
Кусочек неба, потолок и стены,
Сестричек белоснежные косынки,
Белы столы, белы полы, и даже
О всём об этом – белые стихи.
Ни дать ни взять – подобье белой розы
Сестричка Нина, хрупкое созданье.
Она хлопочет весело в палатах.
Один больной изрёк не без подвоха:
–Гляжу я на неё, и мне сдаётся,
Что здесь не токмо медсестра по штату,
А прямо сущий ангел во плоти…
А этот ангел носит юбку – мини.
Халатик тоже мини. А причёска! -
Ни Врубелю, ни даже… Кукрыниксам -
Разбейся! – ни за что не написать.
А в сущности, всё в мире преходяще…
И тут лишь дань капризной деве-моде.
Но знали б вы, какое бьётся сердце,
Какое в ней страдает состраданье,
Какая всеобъемлющая нежность
Под этой незадачливой и милой
И столь же эфемерной мишурой!
Такие вот – знавал я их немало! -
В суровую годину испытаний
Бросались в грохот, в огненное пекло
И на себе в укрытья выносили
Истерзанных в бою металлом Круппа,
Отяжелевших, как земля, солдат.
Кричит душа команду строевую:
– Солдаты! Седовласые солдаты!
От рядового до Министра обороны,
Р-р-равнение! На жертвенную память -
На наших милых девушек, которым
Тогда всего лишь было по семнадцать
И так осталось -
в бронзе -
на века!
И тем из них, что чудом уцелели,
Сердечное солдатское спасибо!
Из них немало стало докторами.
Они детей врачуют. А иные,
Пройдя сквозь пламя, вышли в поэтессы
И лечат наши раненые души
Святым огнём поэзии своей.
3
Сегодня в ночь – дежурный пост у койки.
Дежурит Нина. Тишина в палате.
На штифте – кислородные подушки.
Иван Ильич глядит на них сурово.
О как они сейчас напоминают
Ему аэростаты загражденья
В багровом небе над Москвой-рекой!
Комочком белым примостилась Нина
В ажурном полусвете у постели.
В глазах её миндальных, кувыркаясь,
Весёлые танцуют чертенята.
И оттого раздумчиво – покойно
На сердце у Ивана Ильича.
Он в полудрёме слышит голос Нины,
Грудной и близкий, в тишину плывущий:
– Хотите, я вам почитаю Блока,
Его раздумья о Прекрасной Даме?
Надежда Николавна разрешила…
Иван Ильич прищурился лукаво:
–А мне б того… про Тёркина нельзя?
Шутливо улыбается сестричка
И пальцем озорно ему грозится:
–Иван Ильич! В истории болезни
Пока Василий Тёркин не прописан.
Прописан Блок. Его и почитаем,
А Тёркина отложим на потом…
Когда возьмётесь силой хорошенько.
Окрепнете… Ну, а сейчас? Да что вы?
Недавно тётя Паша говорила,
Как вы глубокой ночью, приподнявшись,
Выкрикивали про какой-то дзот,
Командовали нянечкой: «Вперёд!»…
Ишь, тоже мне, какой нашёлся… маршал!
Лежите мне спокойненько. И тихо.
И слушайте, а я вас заколдую
И поведу в страну, что называют
Поэзией – прекрасною страной…
Парит над койкой голос голубиный,
В окне берёза белая искрится.
И вот уж за горами, за долами
В духмяной синеве взлетают чайки
И видится, – ну так и есть! – над морем
Плывёт туман, алеют небеса.
И дышится, как на заре, вольготно…
Но надо ж ведь – стыдоба-то какая! -
Светясь и щекоча у переносья,
Нежданная слезинка набежала.
И шепчут губы: «Доченька, ещё…
Ещё, родная. Боль-то приутихла…
Вот удружила…»
И опять в палате
Царит она – Поэзия! Над миром
Всплывают голубые паруса.
И нет тревоги, Пламя Прометея
Ознобленную согревают душу.
И мир глобальной силой не распорот.
Не воют в нём «фантомы» окаянно.
И – тишина…
Иван Ильич впервые
За много суток мглы и полубреда
Забылся тихо, погрузившись в сон.
Объят извечной тайной сновиденья,
Он видит, будто у речной излуки
На низком берегу стоит Анюта,
Его жена,
А рядом с ней Андрейка.
В глазах Анюты солнечные блики
Мелькают, отражённые водой…
4
Поблёскивая золотом сусальным,
За раму зацепился серпик лунный.
И вздрагивают выпуклые звёзды
В морозной синеве ночного неба…
Пора б уснуть…
Надежда Николавна
Лишь прилегла… И в эту же минуту
Затрясся в нервной дрожи телефон.
Сначала в трубке что-то клокотало.
Нелепо саксофон завыл в эфире.
Затем слова клочкасто прохрипели:
–Скорее приезжайте… Ухудшенье…
Внезапное… Похоже на коллапс…
…Вот так всю жизнь – на сборы полминуты.
И как в провал – в объятья звёздной ночи…
В сугробе у заснеженной калитки
Сопел ветхозаветный «вездеход».
(Откуда он попал в больницу – знает
Один лишь бог. А новая машина
Находится, с тех пор как получили,
Под собственной эгидой главврача.
Пока мотор у «вездехода» кашлял,
Надежда Николовна размышляла
Накоротке, стремясь осмыслить снова
Всю казуистику напластований
Причудливых симптомов и синдромов
Болезни у Ивана Ильича.
И вот уже в ночном калейдоскопе
Под фарами мелькают переулки,
Дома и окна, тени голубые…
Сливаются и время, и пространство,
Когда цена одной минуты -
ЖИЗНЬ.
5
…Превозмогая боль и отрешённость,
Иван Ильич боролся, как на Курской,
Когда на нас стальной лавиной лезли,
Огонь остервенело изрыгая,
В железном лязге «тигры» и «пантеры»
И прочее поганое зверьё.
И снова – рядом, здесь – Надежда Николавна
В палате, как в ту пору, в медсанбате.
И снова! Снова! Взор её глубинный
Страдальческой исполнен красоты.
Он полон веры в старого солдата!
Мучительное творчество Надежды
Свершается как Подвиг Милосердья,
И проблески надежды на спасенье
Уже царят!..
Но в эту же минуту
Оборвалось хрипящее дыханье…
Прервался пульс -
Клиническая смерть…
(Пойми меня, мой добрый друг читатель,
Морального я не имею права
В трагическом своём повествованье
Описывать в деталях бой со смертью,
какой вела она, моя Надежда,
Борясь за жизнь Ивана Ильича.
Я не нарушу клятву Гиппократа,
Не поступлюсь своей врачебной тайной…
То было бы, прости меня, кощунством
Пред всем, что вечно свято на Земле).
6
…Свершение произошло к рассвету.
Надежда Николовна, обессилев,
Склонилась к изголовию больного,
Счастливая, сказала тихо-тихо:
–Иван Ильич, я вас благодарю…
Спасибо вам! Не я ли говорила:
«Вы только, милый, помогите мне,
Представьте на минуту – здесь нас трое:
Вы, я да эта лютая хвороба.
И если на неё вдвоём насесть нам,
Куда одной ей против нас двоих?!»
Сейчас вы ни о чём не говорите…
Всё – позади!..
Анюте и Андрейке
Я позвонила – всё идёт отлично,
И перед нами -
Жизни торжество!..
7
…Мне привелось быть косвенно причастным
К описанному подвигу Надежды.
И с той поры
Я убеждённо верю
И клятвенно пред всеми утверждаю
(Я не страшусь, коль скажут: «Тривиально!») -
Воистину навеки двуедины
Больной и доктор!
А иных послушать -
Они кибернетической машиной
Уже готовы заменить врача.
Причём, увы, они на всём серьёзе
Твердят о том,
Как прописные технократы,
Заспециализированные эти локалисты,
Всю целостную сущность человека
Готовы по деталям, как машину, -
Вот именно, р а з д е л ь н о! – расчленить.
За множеством забот они «забыли»
Великий опыт русских корифеев
Отечественной нашей медицины,
Классические вещие доктрины
Ей-богу же, бессовестно поправ.
И я порою – что скрывать? Не скрою, -
Нисколь перед наукой не рискуя
Прослыть на мир дремучим ретроградом,
Готовый во всю глотку заорать:
–А ну-ка, дорогие эскулапы,
Достопочтенные мои коллеги
Ну, разумеется, не поголовно! -
Далёк я от тотальных обобщений,
Во имя интересов человека
И в интересах именно прогресса
Передовой советской медицины
Давайте-ка
На переподготовку,
На переучку
К Боткину! Назад!
…Я знал: моя Надежда Николавна
Со мной была согласно безраздельно
И всякий раз наедине с собою
Она клялась:
К больному человеку
Идти во всеоружии Науки,
Но только через собственное «я».
(Со мною размышляя,
я надеюсь,
Читатель мне простит великодушно
За это небольшое отступленье…
Я почему об
