в три наката,
Утробный рокот батарей
И гул земли, идущий снизу,
Под настом где-то, под углём,
И ту расплюснутую гильзу
С коптящим мирно фитилём,
И снега вздыбленную заметь,
Песок, что струйкой – по стене…
Жива, неистребима память.
Она – вовне.
Она – во мне.
Как след кровавый на лыжне,
Как росчерк пули на броне.
АВТОГРАФ
Когда, склонясь над фронтовой тетрадкой,
Я эту память горькую пою,
Бывает так -
смахнув слезу украдкой,
Я думаю, что я ещё в строю.
Что здесь
И вдохновенье, и наука,
Земля и заповедные края,
И вера в жизнь,
И боль моя, и мука
И исповедь горчайшая моя.
МЕДСАНБАТЫ
Гореть душа не перестанет.
Забыть вовеки не смогу
Палатки с красными крестами
На окровавленном снегу.
О, эти странные «больницы»!
Рукой подать – передний край.
Больницы, где вокруг – бойницы,
Немолчный орудийный грай,
А рядом крякают снаряды,
Да так, что гул стоит в висках.
А в медсанбатах?.. Здесь – порядок!
Как будто в танковых войсках.
Конечно, доктора – не в касках…
У хирургических столов
Они в традиционных масках
Рукотворят без лишних слов.
Рукотворят!.. И дни и ночи,
Когда свистит бризантный град,
Когда снаряд не очень точен,
Рукотворят! Рукотворят!
В нещадной этой круговерти
И у Днепра и на Дону
Они с коричневою смертью
Ведут священную войну.
Белохалатые герои,
Не первый выдержав удар,
Спасают собственною кровью
Героев ратного труда.
Когда мой смертный час настанет,
И то забыть я не смогу
Палатки с красными крестами
На окровавленном снегу.
***
Кружились головы слегка у нас.
Болтанка жуткая была.
А под крылом качался Каунас -
Его седые купола.
Дымились дальние окраины,
Уже плыла навстречу ночь.
А там – землянках сотни раненых,
Которым должен я помочь.
Ни поля, ни полоски узенькой
Не видно в порыжевшей мгле,
Чтоб приземлиться «кукурузнику»
На огнедышащей земле.
Метались мы под звёздным куполом.
Пилот пытался всё шутить.
А тут зенитка нас нащупала
И стала крылья решетить.
Куда ни сунься: трассы-ниточки!
Мы будто в огненном мешке.
Пилот, перехитрив зенитчиков,
Бросает самолёт в пике.
Какое будет приземление?
Нещадно гаснет высота…
Ещё всего одно мгновение -
И мы у красного креста!
С разлёту плюхнулись у озера.
Наш «кукурузник», как со зла
Поддал изрядного «козла»:
Мы сели! – Два небитых козыря.
Я до рассвета оперировал,
Ни разу не сомкнувши глаз.
И мне заправски ассистировал
Мой юный, поседевший асс.
Мы чаем напоили раненых,
По чарке водки поднесли.
Постели каждому заправили.
А тут и наши подошли.
Той ночью, крепко в память врезанной,
Солдат я слушал голоса…
Горят в моей душе истерзанной
Их благодарные глаза.
Февраль 1945 года
ЗАПИСЬ ВО
ВРЕМЯ УЧЕНИЙ
Не угрожаем никому войной.
Баталия идёт меж «красных» – «синих».
Высотки безымянные России
Как память о войне – передо мной.
На стыке двух соседних батарей
Посредничаю. Вводные комбатам
Даю, чтоб дело кончить поскорей -
Ведь бой рассчитан по часам и датам.
Затем шагаю на КП сквозь дым.
Он будто дым отечества над нами.
И день овеян сказками и снами,
И я шагаю снова молодым.
Деревни среднерусские!
Они
Мне сельщину мою напоминают.
Бреду… Дворняги равнодушно лают.
Так лаяли дворняги искони.
В репьях у них лохматые зады.
И тявкают так – для порядка вроде.
Берёзки – как девчата в хороводе.
От знойных яблок ломятся сады.
Раскрашены наличники окон.
Куда ни глянь – знакомые предметы.
Воскресный день. Народ у сельсовета -
Здесь обсуждают о земле закон.
В повестке: сбережение земли,
Кормилицы, политой кровью нашей,
Первоосновы нашей – наших пашен,
Что вдаль до небосклона пролегли.
О, сельщина!
Мне не забыть её!
Отсюда род мой – коренной и древний.
Деревни, мои милые деревни,
Предание, святилище моё!
Здесь люди с чистой совестью живут.
Пасут стада. Возделывают землю.
Мир на земле как должное приемлют.
И всяческий фрондёрствующий люд
Издревле паразитами зовут.
И поделом. Ей-богу, поделом!
Они правы. Крестьянский род глубокий.
Народ зовёт их: сеятели, боги.
Им и судить. Они правы добром.
…У запылённых танковых колонн
Они солдат встречают хлебом-солью.
А девушки села своей красою
Уже берут дивизию в полон.
…Прощальный залп на ближнем рубеже,
Как упрежденье вражьего удара.
Живите, сёла!
Чуткие радары
Бессонно, день и ночь, настороже.
***
Нет испытанья более жестокого:
Вот благо тщится человек свершить,
А жизнь, простите, – мордой об шесток его,
Об стол… Да в кровь… И нету мочи жить!
И я кричу:
–Не замки строй воздушные,
Не будь доверчив, милым простаком,
Пока средь нас живёт порой бездушие
Корысть и зло в обличие людском.
***
Порой и пустяку не сбыться…
Стоишь у запертых дверей.
И не пробиться, не пробиться
Через кордон секретарей.
На заявленьях – буквы куцые
И подписи не разобрать.
На заявленьях резолюции
С бездушным словом – «отказать».
В какой-нибудь там бухгалтерии
Стоишь, не ведая вины.
Ведь у тебя свои критерии
Добра и зла. Ты – из войны.
А сердце что? Оно – ранимое.
Оно уставшее. И тут -
Обиды явные и мнимые,
Чёрт подери, тебя гнетут.
Ты прибегаешь к чародейке-совести,
В неведомое мысленно плывёшь,
Плывёшь в ночной бессонной невесомости
И никого на помощь не зовёшь.
Как трубный зов во сне! призывы зычные:
–Добро и зло умейте различать…
Вопит во мне моё косноязычие,
Сам крик души -
Бездушье развенчать.
СЛУЧАЙ
В МЕТРО
Июль. Жарища. Станция метро.
Вхожу в его просторное нутро.
Как не бывало городского зноя -
Прохлады дуновение сквозное.
А в мраморном, как сказка, гроте-зданье
Бушует всенародное свиданье.
Вокруг глаза – всё больше голубые,
С глубокой поволокою, любые:
Сирень – глаза, сапфиры и агаты.
О как они цветами глаз богаты -
Все эти лица,
лица,
лица,
лица -
Богатство лиц – лицо моей столицы.
И всё как есть – в стремительном движенье -
Само, – в движенье, – жизни отраженье.
Баулы, чемоданчики, пакеты,
Цветов благоуханные букеты.
На вихревом, как ветер, перегоне
Смотрю -
Чем люди заняты в вагоне…
Одни сидят, прикрыв глаза, мечтают,
Другие же, читать предпочитают,
Листают книжки в такт стальным колёсам
Про даль степей, про облако над плёсом…
И вдруг (да, вдруг!) узнал я по обложке, -
Глаза, как зорьки, – зорки и тихи,
Та девушка, что платьице в горошке,
Мои читает (да, мои!) стихи.
В её лицо я вперился глазами,
Притих, как суслик, притаился, замер…
Бежит вагон, покачивает зыбко.
Страдает нетерпение моё -
Я жажду, тщусь прочесть её улыбку.
Прочесть глаза и губы у неё,
Почуять пламень в сердце
Или стужу,
Когда на свете ничего не жаль.
Постичь её нетронутую душу,
Иль женственную нежность и печаль.
И я лицо у девушки читаю
И по лицу себя прочесть мечтаю,
И всё слежу, слежу, слежу опять.
Проехал лишних станций целых пять.
Но вот -
В глазах восторг и … безразличье
Ужель гнетёт её
Косноязычье?
Затем слеза, – по радужке, скользя, -…
А это значит -
Не писать нельзя.
ЧЕЛОВЕКА
СЛОВОМ
РАНИЛИ
Помню: на одном собрании
В речи звонко-продувной
Человека словом ранили,
Будто пулей разрывной.
Словно бы в своей обители -
Не какие чужаки, -
Смяли, высекли, обидели.
Развязали языки.
Просто – запросто, не думая,
Походя, накоротке,
Наплевав, что он – не мумия
С сединою на виске.
Не подумавши заранее,
С ходу, репликой одной…
Человека тяжко ранили,
Будто пулей разрывной.
Как с недугом – этим недугом
Человеку дальше жить?
Ведь ни шёлком и не кетгутом
Этой раны не зашить.
Всем врачам, при всех усилиях
Не достичь таких высот.
Никакой такой консилиум
Положенье не спасёт.
Где найти лекарство лучшее
От гнетущей маяты?
Исцеленье в этом случае -
В мудром слове доброты.
Для чего в себе нам гнев нести,
Где совсем не нужен гнев -
В обиходе, в повседневности
Добрым чувством обеднев?
Мы в одном всё больше сходимся -
Вплоть до гробовой доски
Пусть в моральном нашем кодексе
Будет правилом людским:
В человека трезво веруя,
В красоту его души,
Всевозможною химерою
Человека не страши.
И за всё, что в жизни пройдено,
За большие рубежи
Не давай ему ты ордена -
Слово доброе скажи.
Ну а если в бестолковости
В деле выявилась брешь,
Поступай тогда по совести:
Смело правду-матку режь!
Выдавай сполна! Сноровисто!
Не «вобче», а имярек.
Но не попирай достоинство:
Пред тобою – Человек!
БОЛЬНИЧНЫЕ СТИХИ
Жизнь, будь она даже одним только
мгновением – высокий долг.
Гёте.
О как же ты, судьба моя, смогла ты
Распорядиться так, чтоб – вновь
