год.
***
Когда, склонясь над фронтовой тетрадкой,
Я эту память горькую пою,
Бывает так -
смахнув слезу украдкой,
Я думаю, что я ещё в строю.
Что здесь
И вдохновенье и наука,
Земля и заповедные края,
И вера в жизнь,
И боль моя, и мука,
И исповедь горчайшая моя.
***
По балке разбитой и голой
Мортиры далёкие бьют.
Тревожно-ночные глаголы
Мне снова уснуть не дают.
Пытаюсь подняться повыше -
Откуда все дали видны
(Мои дневниковые вирши
Увы, никому не нужны).
Пред тайной загадкой тупею.
Однако, ей-богу, не лгу:
Чего-то, боюсь, не успею,
Чего-то уже не смогу.
Но всё ж хоть с одышкой, шагаю
До N-ской своей высоты.
Пока что мосты не сжигаю.
Не жгу за собою мосты.
НОЧНЫЕ
ГЛАГОЛЫ
Откуда терпенье берётся
Вести изнурительный бой -
Бороться,
бороться,
бороться
Бороться с самим же собой?
А кроме? Чего же осталось?
Чего не избыть, не забыть?
Такая собачья усталость,
Что в пору по-волчьи завыть.
Почти с отрешённою силой,
Как в грохоте бьющихся льдин,
С ночною своей гипоксией
Борюсь я один на один.
Какая нелепая штука -
Себя самого утешать!
И странно: не дико, не жутко,
Хотя уже… нечем дышать.
Хотя уж сбивается с ритма
Уставшее сердце моё.
И систола будто бы рифма
В груди диссонансом поёт.
Такого нелепого факта
Никак я понять не могу -
Душой исходить от инфаркта,
Когда ты пред жизнью в долгу.
Пред всем, что бесценно и свято
На этом тернистом пути,
Пред тем неизвестным солдатом,
Что в битве не смог я спасти.
Наверно по этой причине
В башке созревает экспромт:
Уж лучше б в былую пучину,
Уж лучше б вернуться на фронт.
К переднему краю поближе,
Где льётся солдатская кровь.
Я вижу,
я вижу,
я вижу
Мои сновидения вновь.
***
Мне кажется, я в суть вещей проник,
Таящихся во мне, увы, подспудно.
И с неких пор, не я веду дневник,
А он ведёт меня дорогой трудной.
Но радостной воистину вдвойне!
Ведь каждый час, что не напрасно прожит,
Что может быть священней и дороже -
Как явь, как сон, как память о войне,
Как ратный бой, как мирный небосклон
В духмянной дымке дремлющих черёмух
И рокот тракторов со всех сторон,
И пенье птиц в лесных своих хоромах.
Тогда я верю: да! Оно грядёт,
Грядёт, так называемое счастье,
Как соучастье в доброте придёт
И снова вспыхнет стих мой в одночасье.
И вот – стихи в моей ночной тиши!
Они, увы, порой чуть-чуть заумны.
Но в них (клянусь!), как исповедь души -
Мои слова, мои дела и думы.
Пусть скромные… Не в этом суть! Но как
Не ложную понять святую скромность?
Ведь в жизни совершается и так:
За скромностью – уже сама огромность.
Огромность наших помыслов и дел,
Огромность мысли, как большого чуда.
Я б высшего удела не хотел -
Причастности к добру, живу покуда.
Пока дышу, пока стихи пишу,
Лопачу память – радости и беды
В душе своей, что было ворошу,
Пласты вздымаю из живой легенды.
Но надо знать – слова пустые мстят.
Пишу лишь суть. Даю обет при этом.
Иначе все друзья мои – поэты
Мне суесловья сроду не простят.
***
Какая-то неведомая сила
Минувшей этой ночью осенила -
Мгновение… Ловлю себя на мысли -
О, господи, уж я – не эгоист ли?
Барахтаюсь. Карабкаюсь. Пытаюсь
Остаться. Выжить. Блефами питаюсь -
Какое блюдо! – Тюря из иллюзий!…
Но по-пластунски я ползу на пузе
До той последней, до моей высотки,
Где в шрамах высятся берёзоньки-
красотки.
А там, глядишь, протягивают руки
Соратники,
военные подруги,
Живущие ещё однополчане
И даже те,
Кто в каменном молчанье…
Леонид Попов с дочерью Людмилой
***
Всем ясноглазым и красивым,
Что нас сменяют на посту,
Хотел бы я изречь,
Как символ,
Свою заветную мечту -
Вернуться вспять,
Чтоб одержимость
Во всех моих мечтах жила,
Чтоб постоянная решимость
На добрые дела вела.
Дерзать!
Не чахнуть в канители.
А коль она гнетёт – гони!
Предать анафеме безделье,
Бездарно прожитые дни,
Бездумно проведённый вечер,
Бессонно прожитую ночь.
И крикнуть: «Homo! Человече!
Ты должен сам себе помочь.»
В застольях званных и незванных,
Кто от христова рождества,
Припомнить всех своих Иванов,
Увы, не помнящих родства.
И тех, кто в страшную годину
Своею дружбой полонил,
Свою, огню подставив спину,
Тебя от пули заслонил…
ВСЁ ДУМАЮ
Всё думаю, – как бес попутал, -
И эта мысль всегда со иной:
Как зыбка истина, что будто
Ничто не вечно под луной.
А красота? В насущной сути,
Она, как в древние лета,
Вы сомневаться не рискуйте -
Она, – извечна, – красота.
Она как солнышком омыта,
Как в небе резвые стрижи.
Лишь при условии, что мы то
Не пошляки и не ханжи.
Вот девушка стоит под веткой,
Вся в знойных зайчиках-лучах,
В ресницах под ажурной сеткой,
С платком ажурным на плечах.
В простые туфельки обута,
Стоит, задумчива, она,
Как будто смущена, как будто
Своей красе удивлена.
ПЫТАЮСЬ ВНЯТЬ
Пытаюсь внять
Земле и небесам.
Себе пытаюсь внять
И добрым людям.
Что, в сущности,
Я должен сделать сам,
Чтоб день светлел
В круговороте буден.
Чтоб явь была
Как сад в ночной тиши,
А ночь была
Души отдохновеньем.
Сиди не только
Дневники пиши,
Пиши поэму
С дерзким вдохновеньем!
Чтобы превыше
Ты сам дерзал,
Пронзая время зреньем,
И чтобы ты был
Хоть чуточку – поэт,
Поэт
В непреходящем озаренье.
***
Ищу великодушия.
Оно
С тоской моей души сопряжено.
С надеждой на грядущее живёт
В глубинных параллелей и широт
Моей Земли и Сердца моего.
Ты лишь окликни, позови его!
И вот, оно, грядущее, грядёт.
Оно, как явь в ночи, произойдёт.
И нет тут ни просчётов, ни тщеты.
Ни духа безысходной нищеты.
Лишь светлое, вселенское звено -
Само Великодушие! -
Оно!..
О, люди, заклинаю вас,
поверьте:
Оно, Великодушье, выше смерти.
Оно, как всеглубинное прозренье -
Ко всем чертям,
Ко всем смертям -
ПРЕЗРЕНЬЕ.
И, может быть, бездушию на зло,
Оно -
Моей натуры ремесло…
***
Конец июня. Тихо вечереет.
Увял цветок на скошенной траве.
А в голове необратимо зреет…
Необозримость мысли в голове.
Перешагнул как маленький порожек
Я этот день.
И в Лету канул он.
О как он просто пережит и прожит
В легенде нескончаемых времён.
А мир огромен в дорогих мне лицах,
В глазах людских – и небо, и поля…
Потом – подспудно – прице во языцах, -
Я что-то жду, надежды затая.
Летят мои нелёгкие мгновенья.
Минувшее, как сказки наяву.
И что ни час – то звенья,
звенья,
Звенья слагаемых, в которых я живу.
Погасли тихо солнечные блики,
Как в изумруде на густой листве.
Повеял ветер запахом клубники,
Увял цветок на скошенной траве.
Супруги Леонид и Ида Поповы. 1941 год, перед отправкой Л.Попова на фронт.
***
Весны наступающей слышится шелест.
А дождь моросит по палатке брезенчатой.
Не ясно – не тоя откуда пришелец,
Не то я – отшельник в избушке бревенчатой.
Небесная роздымь плывёт над полянами
И почки взрываются будто от роздыха.
А я всё барахтаюсь с дальними планами,
Но мне не хватает насущного воздуха.
Как дня не хватает, как хлеба насущного…
А в памяти образы – будто бы амфоры,
Плывут-наплывают от сада Нескучного.
Но ночь не проходит (хоть ночь бы!)
Без камфоры…
И всё же – я верую! – зёрна прогреются,
Хлеба прорастут, зеленя заколышутся.
До боли сердечной к рассвету поверится,
Что как-то раздышется, что-то напишется…
ЭКСПРОМТ
ИЗ БЫЛОГО
Я хочу, чтоб знали Вы об этом -
Так случилось, что на этот раз,
Я почти что сделался поэтом
И, как видно, только из за Вас.
Будь бы я художник, я б в картине
Воплотил полёт своей мечты -
Сколько в Вас слилося воедино
Самобытной светлой красоты…
Сколько умной красоты во взоре,
Трепетной пластичности в руке,
Женственности нежной, о которой
Не сказать никак в одной строке.
Эти ж строки с первобытным жаром
Вспыхнули экспромтами во мне.
…Было б самым лучшим гонораром
Встретить Вас одну, наедине.
Но, увы, по всем приметам судя,
Не поймать счастливую звезду.
Мы ведь с Вами люди разных судеб.
Этой встречи я совсем не жду.
Просто я в плену у южной ночи…
Но сейчас, по правде говоря,
Ради Вас навек запомню Сочи
Первой половины
