палаты.
Плывут, как тучки, белые халаты,
Сместились рубежи, часы и даты.
Ну как, ей-богу, всё-таки смогла ты?
Как вспышка магния – ретроспектива:
Себе на утешенье, иль на диво,
Я возвращаюсь, – никуда не деться! -
В мальчишество своё, в деревню, в детство.
И вместо поглощающего тленья -
Такое наступает просветленье!
Такое озаряет озаренье! -
Что звонким спектром ослепляет зренье.
А разве спектр, он звенит? Наверно…
Пускай звенит. Перезарядка нервов.
А в голове – чертоги, дали, судьбы…
…Чёрт подери! Хоть капельку уснуть бы.
***
Отполыхали зори грозовые,
В изломах лета в Лету канул день.
И видятся поэту, как живые
Приметы сна, предзимья свето – тень.
Ах, вот она!
Уж выглядит неброско,
Хотя листву ветрам не потушить,
Ну здравствуй, здравствуй,
мой дружок – берёзка!
Ты знаешь, скоро будешь в книжке жить
Моих стихов…
Ты тот весенний полдень
Конечно помнишь: грузным тягачом
Тебя поранило, сломило комель.
И стал тебе я
Лечащим врачом.
Чтоб было нам с тобой обоим легче,
Я – не лесник – тебя спасти решил.
–Берёзка! Друг!, – сказал тебе -
полечим…
И шину из фанеры наложил.
Есть горести и радости на свете…
Я всё ходил к тебе:
–Не поднялась?..
И наконец
Прозрел, постиг, заметил,
Что ты – ура!, – как говорят «взялась»!
Целебный сок по капельки – на раны!
…На старом пне, в соседстве у ольхи,
Я тут же взял дневник свой неустанный
И, помнишь?, тут же сочинил стихи:
В больничном парке, у ночного плёса,
Где мхами разукрашен бурелом,
Стоит, согнувшись, тонкая берёза
С пораненным, надломленным стволом.
Но вся она пылает хлорофиллом,
Её тепла и света не лишить.
В ней жизнеутверждающая сила -
Надломленная -
Продолжает жить.
Уже сплела зелёную корону
Над сеткой розоватого плюща.
Всё норовит поднять повыше крону,
Листвою изумлённо трепеща.
Пронизанная тонким лунным светом,
Коснулась веткой моего плеча…
…Я нечто символическое в этом
Не только вижу зрением поэта,
Но нахожу в раздумии врача.
ВАМПИР
Звёздочки с заоблачных высот -
Не глаза! И что во сне-то снится им?
Присосавшись кровь мою сосёт
Мой вампир с лучистыми ресницами.
Веки с ключивой голубизной,
Серьги-искорки на мочках с дырками…
Кровь микроскопической волной
Розовеет в ящике с пробирками.
Мне таких не надо бы красот…
Поседел я, полысел я наголо.
А она всё кровь мою сосёт,
Моё Вампир, в обличье нежном ангела.
В чистоте души своей светла,
Всем моральным кодексом оправдана,
Ты бы мне, дружочек, помогла
Душенькой своей – июньской радугой.
И тогда, где тишь да благодать,
В самой ясной, в самой дальней дальности
Буду я тебе стихи слагать,
Не боясь прослыть в сентиментальности.
СКВОРЦЫ
Я вижу из больничного окна
Скворечню. А на ней сидит скворчёна.
Он говорит о чём-то увлечённо -
Клокочет в горле у него весна.
Потом поёт…
Как он, злодей, поёт!
Какой он звонкий, солнечный, весёлый…
Приветствуя пернатых новосёлов,
Больной сосед басит мне:
–Вот даёт!..
Какой же это добрый человек
Тебе, скворчуга, выдумал жилище?!
Мы на земле извечной дружбы ищем,
Чтоб этой дружбе не стареть вовек;
Чтоб бескорыстной дружба та была,
Чтоб в мире здравый царствовал рассудок,
Чтобы с рассвета до исхода суток
Над нами песня вечная плыла.
Так сочиняй же музыку, скворец!
Ты – высоко порядочная птица.
Уж не тебе ли кое-как ютиться!
Располагайся! Вот тебе – дворец!
Давай напишем вместе попурри,
Чтоб улыбнулись голубые своды…
Я вроде бы – по рангу – царь природы,
Но я твой друг. Какие там цари!
Я понимаю: каждому своё,
Но, будь на то моя святая воля,
Я ввёл бы изученье в каждой школе
Программы – про скворцов, про соловьёв,
Про разных всевозможнейших пичуг.
Они ведь, в сущности, народ такой хороший.
И стоит ли на них жалеть нам гроши?
Пора переселять их из лачуг
В хоромы! в виллы! в терема! В дворцы!..
Вот так я думаю, грустя немножко,
Когда смотрю в больничное окошко
На мирозданье,
Где поют скворцы.
НАДЕЖДА, ВЕРА И ЛЮБОВЬ
Поэма
Полному кавалеру орденов Славы
Ивану Ильичу Бокрееву и майору
медицинской службы в отставке
Надежде Николаевне Красовской
1
Всю ночь не спал. Какие – то кошмары
Толклись в палате, громоздясь нелепо.
Дышалось трудно, путалось сознанье.
Сплошным вертепом представлялся мир.
Дежурный врач не отходил от койки.
Вводил ему лекарство внутривенно.
И не было отчаянья и боли.
И было что-то вроде эйфории -
Светлела мысль, и наступал покой.
Тогда казалось – можно примериться,
Коль доктора пока что не всесильны…
Неплохо пожил. Зла не делал людям.
Сражался честно на войне.
Опять же -
Андрейку жалко: малый – маловат.
Его до дела довести бы надо.
Совсем дитя… А между тем, как взрослый,
Ничком в подушку плачет – батьку жалко.
Жена устала. Вечные тревоги:
В Великую боялись похоронки,
А нынче – телефонного звонка.
А он лежит. Уже в палату утро
Вливается светло и говорливо.
И входит врач Надежда Николавна.
Он думает: «Надежда, ах, Надежда!
На что же я надеяться могу?»
Но всякий раз, когда она приходит,
В нём тихо зреет воля к исцеленью.
Глаза Надежды излучают силу
Спокойную. И взор её глубинный
Страдальческой исполнен красоты.
В нём след войны, навек запечатлённый.
Тогда она трудилась в медсанбате,
Теперь у койки старого солдата
Ей привелось быть лечащим врачом.
Она о нём всё досконально знает,
Что он не просто homo sapiens -
он в жизни
Достойнейшее место занимает,
Что Курская его изрядно гнула,
Что был он в ней
Как в вольтовой дуге.
И выдюжил!..
В поре послевоенной
Он жадно жил, возделывая землю.
Любил смотреть рассветы и закаты,
Проникновенней стал любить людей.
И надо ж было в этакую пору
Случиться так, что где-то загрудинно
Кинжально полоснуло… И мгновенно
Померкло солнце. Вместо солнца – звёзды
Рассыпались в кричащей синеве.
Очнулся он в больнице. Подле койки
Толпились люди. Белые халаты
Расплывчато дымились в поле зренья.
В ушах звенело гулкое: «Жуву-у-у!..»
И снова стало легче и спокойней.
Надежда Николавна и сестрицы
Как будто посветлели. День к исходу.
Кленовый лист всей радугой осенней
Прилип, озябший, к мокрому стеклу.
Иван Ильич (так звали нашего больного)
Смотрел на этот лист заворожённо.
И вдруг, как никогда, заговорила
В нём беспощадно и неотвратимо
Сжигающая радость бытия.
И вслед – сиюминутное прозренье:
В нём два противоборствуют начала -
Одно – недуг, другое – жажда жизни
Во всей неистребимости своей.
Ни тени от языческого страха,
Лишь проступало где-то в подсознанье
Пронзительное до испепеленья:
Чудовищной нелепостью казалось
Вот так уйти. В ничто?! В небытие?!
Уж лучше бы на бруствере окопа!..
Когда он, в полный рост поднявшись, с ходу
Увлёк однополчан на ратный подвиг, -
Солдатской Славы полный кавалер.
А тут всего – сосудик коронарный…
Ведь надо же, ей-богу!.. Исстрадавшись,
Должно быть, надлежаще не сработал.
И тут уже в атаку не пойдёшь.
И потекли минуты, точно годы…
Иван Ильич смотрел на лист кленовый.
А он уже примёрз к стеклу всем спектром,
Сияя и звеня, как баккара.
А может, это лишь в ушах звенело?..
Какой хрусталь тут к чёрту? Барабаны
Кругом гремят… А лист кленовый (странно!..)
Осточертел, пристав как банный лист.
Вот раздышаться б чуть!..
У изголовья
Склонясь, сидит Надежда Николавна
И говорит: «Иван Ильич, голубчик,
Поверьте мне, всё будет хорошо.
Вы знаете меня по медсанбату.
Калач я тёртый. И слова на ветер,
Как говорят, напрасно не бросаю.
Вы только, милый, помогите мне.
Представьте на минуту – здесь нас трое:
Вы, я да эта лютая хвороба.
И если на неё вдвоём насесть нам,
Куда одной ей против нас двоих?!
Скажу вам прямо, как солдат солдату:
Нам будет трудно, как в бою, но верьте -
Она отступит…
В солнечное утро
Андрейка с мамкой встретят вас!..
И долго
Ещё смотреть вам зори и рассветы
И хаживать в погожие денёчки
С Андрейкой! С ним! В поход на карасей!»
И вот уже не закисью азота
Дышал Иван Ильич, а бересклетом
И повиликой, на заре промытой
Июльским шалым ветром, и росой.
И слушал он врача не отрешённо.
В груди теплело: вот она – надежда!
Смотрел в
