Он не любил меня. По его словам, вообще никого не любил.
В один из вечеров, прощаясь, сказал, что завтра в баре его не будет: ложится в больницу. Сказал: позвоню тебе, сообщу, куда мне можно принести апельсины. Не позвонил. Его номера не было ни у кого из моих знакомых, но я знала, где живут его родители. Помчалась к ним. Дверь открыла сестра, смотрела испуганно и удивленно: в больнице?! да что вы?! а ведь я была у них в пятницу, и все было хорошо!.. Я развернулась и пошла назад, не прощаясь. Это «у них» могло значить только одно: он был женат, а я ничего об этом не знала. Никогда не чувствовала себя так глупо. В баре была его помощница. Пожала плечами: да, у него есть жена, я думала, ты знаешь.
Я дико психовала, хотя понимала, что злиться не на кого, кроме себя. Больше я не приглашала его. Только однажды, в стельку пьяная, увязалась за ним до метро и по дороге сказала: хорошо, что я не встретила тебя лет десять назад, а то бы ты мне всю жизнь испоганил. Он смеялся и держал мою руку в своей невозможно красивой руке, не давая мне упасть в кислый мартовский снег. Он был далеко, слишком далеко от всех женщин этого мира. Его сердце было пустым и бездонным, и ни одной из нас его было не заполнить.
* * *
Вторые сутки похмелья — медленное возвращение из самого центра ада, из самого ануса этого конуса, в первый круг, в бледный лимб. Вчера еще — или позавчера — я была Светоносным, низвергнутым с девятых небес восхитительного опьянения во льды преисподней, лишенным красы и наказанным жутким уродством. А ныне — смотрите, мне даже приятно кружиться по этой орбите, где еще ломает и выкручивает, но голова уже ясная. Вторые сутки — это когда похмелье уже отпустило внутренние органы, продолжая вгрызаться в кости и сухожилия. Многие ли из нас спускались так глубоко, в бездну, кишащую черными гадами, смердящую серой?.. Ради чего? Ради возвращения.
После парочки таких путешествий обнаруживаешь у себя в голове небольшое такое отверстие, примерно в палец шириной, над правым виском. Через это отверстие начинают просачиваться голоса; ты не знаешь, кто нашептывает тебе все эти странные, замысловатые слова, и от этого немного страшно. Через это отверстие входят внутрь незнакомые краски и запахи, сквозняк приносит невидимые семена неземных растений, семена прорастают в твоей голове, расцветают, дают плоды. И его, это отверстие, никогда уже не заделать. Всегда будет слышно, и всегда будет страшно. К страху можно привыкнуть, со временем он превратится в привкус, легко искажающий обычные вещи. От него даже есть лекарство, но оно не помогает надолго. Нужно лечь очень близко к существу, которое любишь больше всего на свете, и тогда этот привкус уходит.
* * *
Моя подруга Света очень любила зверей. Но на зверей ей не везло, хотя они и отвечали ей взаимностью. Как только она заводила очередного домашнего любимца, немедленно выяснялось, что среди всех своих собратьев это самое пакостное и бестолковое существо. Конченую белочку, которая никому не давалась в руки, сменяли вонючие глухонемые попугайчики, кусачий прожорливый еж-лунатик, по концовке упавший с балкона, и так далее до бесконечности. Бриллиантом в этой коллекции, бесспорно, был кот Дыма. Дыма, метис по национальности, перманентно находился в состоянии сексуальной неудовлетворенности, и это вечно толкало его на страшные преступления и просто хулиганские выходки. Как отличить одно от другого? Да очень просто. Когда кот витиевато и бесстыдно мочится на одежду гостей с вешалки для шляп — это хулиганская выходка. А когда он насквозь портит 56 рукописных страниц готового к сдаче курсовика — это уже особо тяжкое. Однажды Дыма прицельно описал наручные часы хозяйки, бабушкин подарок. После просушки часы отнесли в мастерскую, но там только развели руками. По ночам Дыма жутко орал. Осатаневшая от недосыпа Светка надевала ему на голову по сезону носок или рукавицу, после чего злосчастный зверек некоторое время молча ходил по квартире задом, натыкаясь на предметы обстановки. Потом кот высвобождал лицо и возобновлял выступление. В еде он был чертовски избирателен. Супов не ел, зато любил винегрет и салаты с майонезом. Когда Света хотела хотя бы незначительно поднять Дымин рейтинг в глазах окружающих, она говорила о его несравненных мужских качествах так, словно ей довелось самой их оценить. Иногда она выпускала Дыму гулять. Дыма пропадал по нескольку дней, возвращался избитым, блохастым и отощавшим. Но однажды — о чудо! — чаша его злодеяний переполнилась. На улице он подцепил какую-то несмываемую инфекцию, и его пришлось усыпить.
Через несколько дней у Светы поселилась трекнутая собачка Тетя. Тетя так полюбила свою хозяйку, что в ее отсутствие не находила себе места. Она доставала из всех шкафов Светкины вещи, стаскивала их в гостиную и сооружала из них гигантскую кучу. Поверх кучи Тетя помещала размотанный рулон туалетной бумаги, ложилась в это гнездо, зажав в зубах добытую в мусорном ведре использованную прокладку, а потом скулила и выла, пока соседи не начинали колотить в стену. Собачку пришлось отправить в деревню к знакомым фермерам, и на некоторое время воцарился покой.
Потом кто-то из друзей, зная, что Светке без зверюшек не жизнь, подарил ей кролика. Вот кролик — это была отдельная песня. Дело в том, что к тому времени Светка съехала от матери, и мы с ней и еще одной девой сняли квартиру на троих. Квартира была роскошных габаритов, дешевая, но пустая. К тому же хозяйка оставила нам на попечение слепого белого кота. Кролик Яша жил в ванной, потому что иначе было нельзя. Яша был всеяден. Нет, не то чтобы он ел какие-то несвойственные кроликам вещи — не знаю там, карамельки или селедку. Яша ел все. Любую органику, как термит. Он обгладывал обувь, прогрызая в ней реальные дыры, он портил книги, поедал тетрапаки и однажды сожрал шитую бисером сумочку. Обмен веществ у Яши был хороший, и поэтому… ну короче. Дверь из ванной открывалась на себя, и все было хорошо, пока хозяйский кот не приловчился выпускать кролика. Не знаю, как подобное межвидовое общение точно называется, но кот испытывал к Яше постыдную страсть. Ночью, открыв дверь в ванную, он набрасывался на кролика, удовлетворял с ним свою похоть и оставлял Яшу на свободе. Отчасти, может, это было извинительно: кот-то был слепой. После секса Яшин аппетит удваивался. Он шел в туалет, опрокидывал мусорное ведерко, съедал все, что казалось съедобным, остальное разбрасывал и шел в кухню. В кухне проделывал то же самое с большим ведром. Зайти туда утром после Яшиного набега было подвигом. Как-то раз жуткая тварь пробралась в мою комнату, пока я была на ночной работе, и обгадила диван модели «книжка». Когда я вернулась, валясь с ног от усталости, мне пришлось битых полчаса выковыривать кроличий помет у дивана между булок. Наш приятель Антон, выслушивая рассказы о проделках кота и кролика, иногда задумчиво смотрел в бесстыжие Яшины глаза и говорил: «По глазам вижу — самка!»
Потом квартиру вместе со слепым кролофилом пришлось вернуть хозяйке, и Светка перебралась в отдельную однокомнатную. Однажды я пришла ее навестить. Погода была ненастная, лил жуткий дождь. Мы попивали чаек на кухне, когда я вдруг вспомнила про Яшу. «А где же твой кролик?» — «На балконе, — ответила Светка. — Кстати, пора его покормить». Она открыла форточку и не глядя метнула в нее половину черствого батона. «Влом на улицу выходить, холодно там. Мои знакомые фермеры говорят, что у них какая-то эпидемия. Все кролики вымерли, остались одни крольчихи. Хочу Яшку султаном в гарем определить». Дальше она пустилась фантазировать, как хорошо Якобу будет на ферме, как ему — ценному самцу-производителю — вденут в ухо серебряную серьгу, и прочая, и прочая дребедень. Я смотрела в окно, как кролик точит размокающий под дождем батон, и рассеянно кивала.
Через некоторое время Светка действительно отвезла Яшу на ферму. Когда она вернулась, на ее лице отражалась сложная гамма чувств. На мои вопросы о серебряной серьге и прочих преимуществах новой жизни Якоба Света ответила кратко: «Он оказался Якобиной». — «Я же говорил — самка!» — сказал Антон.
* * *
Он говорит, мы будем жить долго. Мы будем аккуратны и осторожны, поэтому мы будем жить долго. Мы будем молодыми запросто еще лет пятнадцать, а может, и все двадцать, а это много. Я буду красивой, как привыкла, так уж я устроена. Мы будем красивыми оба. Он говорит, мы поженимся, довольно скоро. Он говорит, что завтра починит кран. Говорит, этим же летом мы поедем на море. Мы будем переезжать из городка в городок с концертами, и он покажет мне самые прекрасные места в Крыму. Мне понравится там так, что я не захочу уезжать. Может, мы даже останемся там на зиму, ведь зимой там тепло. Станем гулять по бесконечному берегу моря и пить сладкий крымский портвейн. Там, в курортных местечках, люди любят музыку и платят за нее хорошие деньги. Говорит, однажды мы купим подержанный автомобиль. Он говорит, что будет любить меня вечно, и мы никогда не расстанемся, и с нами не случится ничего плохого. А когда мы все-таки постареем, мы уже будем мудрыми и спокойными. Наверное, мы сделаемся отшельниками где-нибудь в Горном Алтае. Нам прискучит шумная жизнь, и мы захотим скоротать остаток дней на природе. Мы станем аскетами, ясными разумом и могучими духом. И он ни за что не умрет первым, ведь мы так договорились. Он говорит, однажды он очень удачно продаст пластинку, и у меня появится много новых платьев. А еще, конечно, мы отправимся в Европу, но раньше в Канаду.
