Не позволяй мне увлечь тебя перепиской. Даже если ты не напишешь в ответ ни строчки. Просто не позволяй себе открывать мои письма. Знаешь, что сделают с тобой мои слова?.. Они будут жечь тебя. Ты будешь перечитывать их снова и снова, и каждый раз они будут тебя жечь. Представь, сегодня мне приснилось, что во мне завелись голубые гусеницы, тонкие, изгибистые, рогатые. Мой дом был во влажном саду, где каждый лист горячо дышал под солнцем. Четыре квадратных таблетки на ночь, и одеяло ласкает, как живое. Не позволяй мне. Однажды в письме я пришлю тебе бомбу, которая разорвет твое сердце и забьет осколками мозг. Между строк, между слов, между букв — мои письма наполнены двадцать пятыми кадрами; сегодня мне снились туманные низины, и огромные светляки с глазами, как вишни, и пронзительные цикады, обступающие муслиновый полог со всех сторон. А самое главное, не позволяй мне давать тебе имена. Как только я назову тебя именем, которым никто никогда тебя не звал, от тебя отделится тонкая, невидимая оболочка и сделает шаг мне навстречу. Она заживет своей жизнью, жизнью, которую я вдохну в нее, и будет жить на моих страницах, и я буду ею владеть. Я поведу ее тайными тропами туда, где дрожат полураскрытые винные цветы, я наполню ее вены гранатовым соком, а ты будешь изнывать от жажды над моими письмами, читая их снова и снова. Знаешь, что там, в моих письмах, в прозрачных конвертах, там спороносная язва и голубые гусеницы, которые станут сладко грызть тебя изнутри. И сейчас, в самый миг, когда эти слова проступают на сетчатке твоих глаз, ты молчишь и почти не дышишь, потому что ты опоздал. Ты уже мне позволил. Видишь, как летит на пол керосиновая лампа, как в лопнувшем стекле пляшет живой огонь. Здесь и сейчас, на огненном поле, мы станем жалить друг друга вновь обретенной любовью, как обезумевшие скорпионы. Настоящая она или нет — ты не узнаешь; тебе не попробовать ее на зуб, не уложить под ультрафиолет, не разглядеть водяные знаки. Здесь и сейчас зеркала текут амальгамой, меняя местами меня, тебя и наши отражения, и повсюду раскинуты беспроводные сети, разбросаны битые байты, и я маню тебя раздвоенным языком Си плюс плюс все, что угодно. Протяни мне мизинец в знак примирения с потерей реальности, и я окуну его в теплый мед; ты увидишь, как чудесно засыпать обманутым, когда мои слова звучат в голове смеющимся эхом.
Святой Себастьян
Первый раз я его увидела в клубе «888», показала на него пальцем и спросила не помню у кого: кто это? Мне ответили с благоговением: это Ш., у него такой интеллект. Так и сказали. Ха-ха, теперь я припоминаю, что спросила я все же у мужчины, потому что интеллект в Ш. был не главное. А главное было то, что он отъявленный покоритель женских сердец. Но тогда я как-то об этом сама не догадалась. Красив он был божественно, как один немецкий киноактер. Почти всегда молчал и улыбался. А улыбка такая немножко высокомерная, ироничная и очень загадочная. Однажды пили на улице в честь чьего-то дня рождения, компания дивная, все сплошь звезды андеграунда, а мимо шел Ш. Предложили присоединиться, не побрезговал. Был в белом льняном костюме, как мне потом объяснили, за тысячу долларов, а у нас разливное пиво из канистры, пластиковые стаканы и вобла. Я не одна, глупо шучу, Ш. молчит и улыбается вот этак горько и загадочно, сразу видно, что умен, и страдал, и тонок чрезвычайно. Ах, черт возьми.
Мельком, вскользь, у случайных знакомых пытаюсь о нем что-нибудь узнать. Вроде разведен, вроде жил в Америке, вроде сидел в тюрьме, вроде играл на бирже, вроде был богат, вроде кризис его разорил, вроде покер, вроде героин, но как-то все неточно, все размыто и неясно. Люблю, когда вот так.
Потом была осень, сумасшедшая какая-то вечеринка у К., когда они еще были вместе, и тот знаменитый дом на берегу Оби, трехэтажный, где один сплошной дизайн и все для сумасшедших вечеринок. Народу человек сорок, все пьяны, на мне такие коротенькие шортики, и одна здоровая лесбиянка в порыве страсти валит меня на кучу угля, все ноги в синяках, мотоциклы ревут — кто-то еще подъехал, а потом начинаются дурацкие клубные конкурсы. И вот мне дают куриное яйцо с предложением засунуть его мужчине в одну штанину, а вынуть из другой, я сажусь перед мужчиной на корточки, поднимаю голову и вижу Ш., и на лице его такая улыбка, что сразу понятно, его втянули против воли, просто друзья, вино, упираться глупо, но он будет выглядеть достойно, даже когда полузнакомка катает у него в брюках сырые яйца. И что вы думаете. Мы выиграли этот конкурс. И нам достался приз в виде пачки сигарет «Труссарди». А наутро я выхожу из гостевой спальни и вижу, что Ш. сидит у телевизора, держа на коленях Машу, а она гладит его руки.
Потом Ш. долго живет с Машей, я однажды даже бываю у них в гостях. Трескаются на пару героином почем зря, читают книги, обедают у родителей. Производят впечатление падших совершенно, но все равно есть в них обоих что-то… красивые очень, декаданс такой. Потом они расстаются, и он завязывает. Работает в галерее у К., в баре, в мой день рождения наливает мне бесплатно и отгоняет от меня назойливых ухажеров со словами «это моя девушка». И если честно, я млею. Есть такие люди, они на всех своих женщинах (мужчинах) как будто знак качества ставят. И об этих партнерах-партнершах говорят потом: он(а) спал(а) с… Вот он из таких, да. А потом он куда-то исчезает.
Появился в галерее внезапно, через несколько месяцев. Я скучала одна на скамеечке, вечер был из рук вон: никого знакомых, выпить не с кем, программа дурацкая. И тут на скамеечку напротив садится Ш., без умысла, то ли ждет кого, то ли тоже просто скучает. Немного помятый, немного небритый, немного несчастный, но все равно роскошный. И я как-то для себя самой неожиданно наклоняюсь вперед и говорю ему: хочешь ко мне?.. И чувствую, что не откажет.
Не отказал. Пришли ко мне, беседовали за столом часа три, выпили море пива. Просто ложиться в постель в первый же вечер было не в его правилах, и он думал, что, как только мы перестанем пить, ему придется уйти. Но мне-то было чихать на все правила, и я думала, что, если в этот раз отпущу его, другого шанса у меня не будет. Поэтому, как только мы перестали пить, я подошла к нему сзади и обняла. Давно забытая вспышка поднялась откуда-то из-под ребер сначала в горло, потом подкатила к глазам, и мир на секунду обуглился.
Мне кажется, то, что чувствовали женщины с ним наедине, — не то чтобы любовь или влечение. Какое-то концентрированное одиночество, такое насыщенное, полнозвучное и тоскливое, что выносить его невозможно. И вот только он один может знать, как тоскует женщина, и это как раз то, о чем он всегда так загадочно молчит; и это как раз то, что заставляет его так улыбаться женщине. И краткое избавление от этого смертельного одиночества — только в его руках. Мне даже думается, он никогда не делал первого шага сам.
Его тело меня страшно разочаровало, в одежде он выглядел гораздо лучше. Если не смотреть на его лицо, можно было подумать, что передо мной глубокий старик. Отвратительная синяя татуировка в виде колючей проволоки на плече. Слишком долгая жизнь, слишком яркая и порочная. Его живот выглядел так, словно из него вынули все внутренности. Он был болен и почти ничего не ел, кроме лекарств и алкоголя. Я любила его целовать в эту бледную горячую впадину, которой обрывалась крепкая грудная клетка, мощный каркас, обтянутый вялой пергаментной кожей. Говорила: у тебя живот, как у святого Себастьяна. Смеялся. Читал много стихов на память. И еще эта манера говорить на вдохе, очень странная.
Однажды сказал: ты в постели как кошка. Уточнила: ты был в постели с кошкой?.. Смеялись. Смеялись. Одиночество ждало за порогом спальни и никуда не уходило.
Ш. снова стал работать в галерее. Думаю, не из-за денег, а просто в свое удовольствие: выпивал, беседовал с подвыпившими гостями, поигрывал ножом, улыбался девушкам. Я приходила каждый день в шесть и оставалась до закрытия. Сидела в баре, напивалась, смотрела на его руки. Руки были чудо как хороши, пожалуй, даже слишком. Иногда хватала его руку через стойку и прижимала к губам. Видела в зеркало, как за моей спиной люди обмениваются многозначительными ухмылками. Мне было все равно. Пару раз Ш. отказывался мне наливать, говорил — тебе хватит. Цветы принимал сухо: спасибо, я не заслуживаю. Ждала, ждала каждый вечер, но очень редко он шел со мной. Провожал, но не заходил. Или я провожала его до метро.
Как-то раз в баре он от скуки стравил меня с незнакомой женщиной, сказав, что она к нему пристает. Я обернулась в ярости, с трудом навела фокус, — женщина была красивой и очень печальной и смотрела на меня с жалостью. Нравится? — спросила я, кивнув в сторону Ш. Очень, ответила она. Такой вот был короткий разговор. Но только говорили мы так, как одни лишь пьяные, отчаявшиеся и влюбленные женщины могут говорить о том, за кого готовы друг друга убить. В кино такие сцены плохо получаются: этого не передать даже самым гениальным актрисам. Ш. стоял за стойкой и поигрывал ножом.
