— Я не успел. Я не успел выпросить ещё хоть несколько дней… может, что-нибудь мы всё-таки успели бы придумать?
Конкордию бьёт дрожь.
— Это я навлекла на тебя. Что ты решил? — Он шагнул к ней, чтобы утешить, Любим опередил, взял её руки в свои:
— Успокойся, всё как-нибудь устроится. Я провожу тебя.
— Нельзя, чтобы ты провожал, — сказала она мягко. — Я же к Джулиану приходила, ты же слышал! Ещё и тебя подставлю. Спасибо, Любим, за твою доброту. Извини меня.
Кора — его, Джулиана, родная сестра, по его вине попавшая в беду. Обнять бы её, утешить, освободить от боли, но ведь она неправильно истолкует его движение. И нельзя сделать больно Любиму. Сказал сдержанно:
— Как видишь, бежать нельзя. Извини, что столько горя причинил тебе, Кора.
— Ты выйдешь на площадь?
— А что мне делать? На всякий случай дай список умерших и ушедших из Учреждения.
Конкордия неуверенным шагом двинулась к двери.
— Не пушу! — воскликнул решительно Любим. — Комендантский час. Тебя убьют. Ложись на кухне. Утром уйдёшь!
Пришёл следующий день. Начался, как и все предыдущие, с курсов, с привычного уже, сосущего чувства голода и с мерзкого ощущения беспомощности. Минуты, часы в этом дне неслись необузданные. Не выдержал, удрал с курсов, пошёл искать Конкордию. Почему-то не к Любиму отправился за утешением — к маленькой девочке, которая сама нуждается в защите.
На террасе — вьюга. Дробь из снега, градины-камни бьют. Конкордия прижалась к двери, Джулиан загородил её от вьюги.
— Спаси! — взмолился. — У меня больше нет сил терпеть. Я понял, Апостол не поможет. Готов выполнить любое задание, но я устал так жить. Оглох. Всё время мёрзну. Хочу хоть раз вкусно поесть. Молока хочу. Хочу видеть, как ветер гонит перекати-поле, мотает цветы. — Он признавался в своей слабости, обнажал себя, и уже от этого становилось легче. — Наш ветер добр к человеку, не сечёт, охлаждает лицо, даёт силы. Не хочу расставаться со всеми вами. Я хочу жить.
Не девочка, измученная женщина: морщины над губами, пепельна кожа. Стыдно у неё просить защиты, но он, онемевшей спиной принимая на себя вьюгу, ничего не может с собой сделать: нет в нём в эту минуту жалости к Конкордии. Он знает, сильная любовь способна спасти даже от смерти, и сейчас ему нужна, необходима любовь Конкордии. Да, это некрасиво — пользоваться чужой любовью и не дарить своей, а выхода нет: не спасёт его Конкордия, никто не спасёт. И он жадно ждёт, что скажет она.
— Ты хочешь не в степь, ты хочешь наверх. — Вместо любви ему от неё — приговор. — Когда-нибудь будешь вспоминать эту нашу жизнь как самую счастливую: не одинок, любим, почитаем, помогаешь людям, много думаешь. Ты живёшь! Не понимаю только, почему до сих пор не вызвал свою любимую? Вот тебе список мертвецов и сбежавших из Учреждения. Среди них были горластые. Роберто передал таблетки. Безвкусны и вызывают глубокий сон. На всякий случай, чего не бывает! Апостол обещал успеть подготовить аппаратуру.
Неожиданно для себя Джулиан взял в ладони её плечи, согревая, склонился к её осунувшемуся лицу с блёклыми замёрзшими губами, обсыпанными снегом.
— Ты говорила, любишь меня. Он на меня похож. Он лучше, чем я, добрее. Он цельный человек. И сильный. Полюби его как меня. У нас одна кровь. У нас одна душа. Нет, его много лучше, чище моей. Он благороден. Он богаче меня духовно. С ним позанимайся телепатией, увидишь, он быстро научится читать чужие мысли. С ним ты будешь счастлива, а мне станешь сестрой. Если останусь жив, давай… — запнулся, сказал решительно, — после площади сыграем две свадьбы: твою и мою.
Конкордия высвободилась из его рук.
— Я ведь не прошу тебя полюбить меня, хотя уверена, я ничуть не хуже твоей любимой. А может, и лучше? Разве мы распоряжаемся своими чувствами? Я однолюб. Никого, кроме тебя, любить не смогу. Ничуть не заблуждаюсь на твой счёт. И люблю. Разлюблю, погибну. Зачем тогда жить? Но тебя это ни к чему не обязывает. Лишь бы хорошо было тебе! — сказала то, что говорила Степь. Толкнула дверь, проскользнула в узкую щель.
А он стал лицом к вьюге и долго стоял так, под хлёсткими плётками града, слепой, избитый и насквозь продрогший: побеждал в себе стыд перед Корой и страх, лишавший его человеческого достоинства и каких бы то ни было сил. Но победить не мог: стыд со страхом заглушали все другие чувства. Попытался представить себе Степаниду и не смог. Когда весь затвердел от холода, потащился к Полю. Он чувствовал, надвигается на него беда, но ничем не мог противостоять ей.
Глава десятая
Определили город, выделили деньги, учёных, которые будут «закладывать» новое учреждение в глубинке, кадровиков, отвечающих за превращение трудолюбцев в роботов.
В разгар совещания понял: Джулиан на площадь не выйдет.
Откуда пришла эта уверенность, неизвестно, но уверенность была твёрдая: не выйдет.
Эвелина не сводила с него преданных глаз.
Он велел ей остаться. И, когда все на цыпочках вышли из кабинета, приподнял двумя пальцами её подбородок.
— Я люблю усердных, но не самовольных. Поняла?
Эвелина стояла перед ним по стойке «смирно», во взгляде — благоговение. Наверняка обыкновенная близость привела бы её в состояние ужаса — кумир в непрезентабельном виде!
— Кто позволил тебе объявлять террор? Вы с Ярикиным забылись, и я предупреждаю тебя: не сметь без моего распоряжения расправляться с людьми!
— Вы для меня — Бог! И, если я вижу вашего врага, я уничтожаю его! — говорит Эвелина.
Почему он пасует перед её категоричностью? Почему не обрубает, а объясняет?!
— Быть может, это тебе кажется, он — мой враг. А он, быть может, станет моим верным слугой?!
Странно он ощущает себя при ней: не смеет приказать. Всё равно она ослушается. И всё-таки говорит строго:
— Ещё раз услышу о своеволии, сниму с должности и подвергну наказанию.
— Готова принять любое из ваших рук! Готова погибнуть. Сладко. Но ваших врагов уничтожала и буду уничтожать без пощады. Вам, хотите, вымою ноги?!
— Не надо. Они у меня чистые.
Со стороны кто-нибудь посмотрел бы на них, с хохоту помер бы!
— Ярикина не электризуй. О своих наблюдениях и действиях докладывай мне лично. Поняла?
— Никак нет. У вас не хватит времени, потому что у меня очень много наблюдений и действий. А он именно этим занимается. Не взыщите.
— Повторяю тебе ещё раз: самоуправства не допускай. Я на расправу крут и не прощаю самоуправства. Тебе кажется, ты — герой и мститель, на самом деле ты разрушаешь мои планы.
— Никак нет, — усмехнулась Эвелина. — Не разрушаю. Угадываю. Не трогаю же я вашего Клепика! А вас я спасаю.
