Егор не сразу понял, в чем же конкретно дело. Всё шло как по маслу, идеально. К семи вечера, когда летняя веранда начала заполняться людьми, группа уже била копытом. Сцена была полностью готова, Игорек – всё еще трезв как стекло, Олег – покорен, как кроткий ягненок, а чуть пересмотренная в связи с готовностью Егора петь программа десять раз обсуждена и утверждена. Настрой ощущался боевым, уверенность в том, что сегодня они взорвут зал, нарастала ежесекундно – вместе с чувством предвкушения чего-то невероятного. Знакомые подходили и подходили, и вскоре оценка по головам показала, что слушателей собралось раза в полтора – два больше ожидаемого: небольшая веранда оказалась набита под завязку. Глядя на аншлаг, он спрашивал себя, откуда взялись все эти люди. Это же не фестиваль. Ответ напрашивался очевидный: все эти люди добровольно расстались с кровными, потому что действительно хотят послушать их.
Около восьми вечера, последний раз окинув взглядом собравшуюся публику, Егор понял: кажется, кого-то не хватает. «Опаздывает», — мелькнуло в голове, но с отирающимся у бара Вадимом парой фраз на этот счет он все же перекинулся. Просто чтобы убедиться, что не проглядел. Честно говоря, демонстрировать Стрижу собственную озадаченность не хотелось. Если бы не нарастающее желание получить ответ — у единственного на веранде человека, который чисто теоретически может что-то знать, — хрен бы Вадик от него дождался хоть каких-то вопросов. Тот окинул его непривычно пристальным взглядом и лишь плечами пожал, сообщив, что пребывает тут сегодня, видимо, в гордом одиночестве: ни Ульяны, ни подружки её не видел.
Цапнуло-царапнуло.
«Опаздывает», — повторил себе Егор в гримерке. Отмахнулся от Аньки, которая, как барометр, улавливала малейшие перепады его внутреннего давления. А оно, стоит признать, росло. Впрочем, скорее всего, изменения в настроении всё же проявлялись на физиономии, потому что с малой свяжешься – расслабишься и про маски забудешь. И вот, пожалуйста, результат, что называется, на лице. Примерно вполовину пригасив свое разливающееся окрест сияние, Анюта осторожно поинтересовалась, не передумал ли он петь. Еще чего. Всё в полном порядке. К тому же один раз коней прямо на переправе они сегодня уже поменяли, и менять их снова за пару минут до выхода на сцену – маразм в его ярчайшем проявлении.
Но по мере того, как стрелки отсчитывали время, по мере того, как они отрабатывали сет-лист, внутренности начала разъедать кислота; шипящая пустота разрасталась в душе подобно раковой опухоли. Почему она вообще одолела его в такой исключительный день, откуда подкралась и зачем? Над этими вопросами можно было бы, конечно, как-нибудь на досуге под сигарету и подумать, но смысл? Всё же очевидно, до смешного просто, вопросов тут нет, все ответы как на ладони. Перед ними толпа людей, здоровая, колышущаяся толпа. Все эти люди пришли к ним, но ощущение покинутости с каждой минутой лишь нарастает – потому что не видит он в этом море единственного, пожалуй, человека, которому действительно был бы рад.
Вот, сука, блядь, что это такое! Эта ваша привязанность гребаная! Круто?! Заебок! Просто нахуй! На-хуй. Себе он больше не принадлежит. Какая-то херня – может, мать опять у неё демонит и в ночь не пускает, – способна испортить весь вечер, весь момент! Оно ему, блядь, надо?! Жил себе свою жизнь, как выходило. Его не трогали, и он не трогал, регулировал связи: «дальше – ближе – дальше – ближе – дальше – ещё дальше – до свидания». На глаза очки, в уши затычки, на рожу маску, рот на замок – ну просто со всех сторон себя обезопасил. Да, как итог – в темноте, в вакууме, иногда в бреду. Но жил же! Как-то…
Устав от течения и порогов своей реки, сложил весла – будь что будет, пусть несёт хоть куда-нибудь, вон на тот симпатичный маячок. Расслабился на минутку, прикрыл глаза – и вот уже на краю Ниагары, еще чуть-чуть, и лодочка его отправится в далекий последний полёт вместе со своим пассажиром. А он смотрит на обрыв над своей пропастью и понимает: а поздно пить боржоми, поздно! Зазевался, задумался, засмотрелся, и теперь с силой течения не справиться, греби, не греби. А всё потому, что весла он сложил, потому что выбросил белый флаг. Ну не идиотия? Не тупость? Не наивность, нет? Падает на камни, пытаясь убедить себя в том, что ему реально было надо. Вот надо?!
Надо.
Часам к десяти, после вглядывания во все подряд лица по двадцатому кругу, в не желающий отключаться от посторонних мыслей мозг таки пробилось еще одно объяснение – самое болезненное. То самое, которое он в своей голове всё это время блокировал: Ульяна передумала и выбрала на вечер занятие поважнее, например, с «товарищем» этим своим решила встретиться, воскресенье же. Хотя, в таком случае, зачем заверять в своих намерениях?
«Вообще на неё не похоже. Может, что-то случилось по дороге? Поезда в метро встали… Кошелек вытащили или телефон? Ну не машина же её… Нет, конечно нет! Может, что-то с теть Надей?»
«Маразм!»
«Нет, всё, в пизду! На переплавку»
***
20:26 Кому: Юлёк: Кидай ключики, Рапунцель!
Спустя две минуты замок повернулся, и расстроенная, уже потерявшая всякую надежду куда-либо сегодня попасть Ульяна предстала пред изумленно распахнутые очи очень красивой Юли и топтавшегося за её спиной молодого человека. На вид самого обычного. Окинув Улю долгим оценивающим взглядом сверху донизу, на припухшем лице задержавшись, Новицкая озадаченно протянула: «М-да… Надеюсь, оно того стоит», а её спутник тактично притворился, что ничего особенного не заметил. «Ну, погнали?» — поторопил он Юльку. И тут же огорошил Улю внезапным: «Подкинем тебя, иначе всё было зря. Куда ехать?». Спустя еще две минуты Юлька уже заталкивала Ульяну на заднее сидение подержанной иномарки и устраивалась рядом, а парень изучал маршрут через приложение. «Час двадцать, — преувеличенно бодро сообщил он. — Меня, кстати, Андрей зовут».
Наверное, это имя она запомнит, хотя давно уже зареклась держать в памяти имена Юлькиных мужиков. Зачем, если они меняются со скоростью света? Переглянувшись с Юлей, одними глазами сообщила ей, что Андрей, кажется, классный, на что та лишь усмехнулась и неопределенно пожала плечами: «Посмотрим», мол. Подруга её – она такая одна. На весь белый свет одна такая – Новицкая. Это она сорвалась со свидания ради спасения чужой психики. Это она весь следующий час в дороге отвлекала её пустой болтовней, не разрешая погружаться в панические настроения, которые становились тем сильнее, чем чаще они «ловили» красные волны светофоров. О пробках, которые, разумеется, и не думали рассасываться, и говорить нечего. Это она крепко сжимала её ладонь, не позволив себе ни одного лишнего комментария. Это она не дала ей сойти с ума за единственный вечер.
Ульяна не понимала, зачем туда едет: по всем расчетам, до места удастся добраться к самому окончанию выступления. Она, без сомнений, уже всё пропустила, а надо же будет еще вернуться назад. Но не поехать, не увидеться, не извиниться? Может, в толпе Егор и не заметил её отсутствия, возможно, ему вообще сейчас не до этого всего, но… Это нужно ей! Она хотела там быть, хотела на них смотреть, хотела слушать и прыгать, хотела поддержать, побыть рядом, записать себе что-то и потом иногда пересматривать. Если решится. Ей бесконечно, бесконечно жаль, что она всё профукала. Всё. Что стрелки не повернуть вспять, что так и не изобрели машину времени. И глаза опять на мокром месте, а нос хлюпает.
— Да ладно тебе, — покосился в зеркало заднего вида Андрей. — Ну, на этот не попадешь, на другой попадешь. Уже почти приехали.
Уля в отчаянии замотала головой, возвращаясь мыслями к Аниным словам. Другого концерта не будет. Не будет другого, если не удастся на Егора повлиять. И пусть за время их общения эта тема ни разу не поднималась, Уля успела считать человеческое состояние, а считав, поняла, что, как Аня и сказала, дело дрянь. И потому тоже сегодня так тянуло туда.
«Отстой…»
— Ты не хочешь глянуть, из-за чего весь кипиш-то? — включая поворотник, обратился Андрей к Юле.
