и для тех, кто сидел в машине, и для тех, кто по ней стрелял. Офицеров посадили было в камеры Смольного. Начали следствие. Как раз в это время немцы предприняли поход на Петроград, многие арестованные офицеры, сидевшие в Смольном, в патриотическом порыве в ответ на призыв большевиков защитить социалистическое отечество попросили бросить их в бой. На просьбе офицеров Ленин, по свидетельству Бонч-Бруевича, написал: «Дело прекратить. Освободить. Послать на фронт». Что и было исполнено.
«Что может быть более возвышенным, чем этот поступок действительно революционного бойца и глубоко проникновенного социалиста, каким всегда был Владимир Ильич?» — спрашивает нас Бонч-Бруевич, заложивший краеугольные камни Ленинианы. И я ему отвечу. Действительно, в январе — феврале 1918 года Ленин поступил благородно по отношению к тем, кто не прочь был швырнуть в него бомбу, кто стрелял вослед его машине. Тогда еще, через три месяца после взятия Зимнего, террор не стал главным оружием политики партии. Она пока правила страной вместе с левыми социалистами-революционерами. Еще выходили оппозиционные газеты. Однако уже в знаменитом декрете правительства «Социалистическое отечество в опасности», сочиненном пламенным Львом Троцким, был пункт 8, где объявлялось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». С каждым днем власть ужесточалась, кровь начала литься постоянно.
23 февраля впервые ВЧК во главе с железным Феликсом публично заявила о своих намерениях больше не миндальничать, доведя до сведения граждан республики, что «до сих пор комиссия была великодушна в борьбе с врагами, но в данный момент, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем», она поведет себя по-иному, не видя других мер борьбы, «кроме беспощадного уничтожения на месте преступления».
Таким образом, 23 февраля не только день рождения новой армии, получившей название Красной армии, но и день провозглашения кровавого террора. Он набирал силу повсеместно. Одной из его вершин стало убийство царской семьи, произошедшее в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в подвале дома, где Николай II, его жена, дети и слуги содержались под стражей в ожидании суда. Так поступили со всем домом Романовых, князьями и княгинями, их детьми, невзирая на возраст, болезни. Их сбросили в шахту на Урале… Все это происходило по велению «проникновенного социалиста», глаза которого светились «нежностью и любовью». Это чудовищное убийство случилось через десять дней после подавления восстания левых эсеров, изгнания представителей этой партии из всех органов власти. Большевики в июле стали править страной единолично. Они покончили со свободой слова, печати, собраний. Запретили свободную торговлю, поставили крест на частной собственности. Лишили граждан вкладов, залогов, права распоряжаться наследством.
Повторюсь. Удивляет не столько то, что было совершено покушение на главу правительства большевиков, сколько то, как долго боевики партии социалистов-революционеров, загнанные в подполье, не стреляли по вождям так же, как они это делали, открывая огонь по губернаторам. А кроме профессионалов, набивших руку на стрельбе по живым мишеням, появилось много людей, до крайностей озлобленных действиями комиссаров, тем положением, в какое попала Россия после выхода из войны. Меры правительства привели экономику страны к параличу. Фабрики и заводы останавливались.
Производство продолжалось с большим трудом на предприятиях, выполнявших военные заказы. К ним относился московский завод Михельсона. В гранатном корпусе этого завода 30 августа вечером Ленин выступил перед рабочими, закончил речь словами: «У нас один выход: победа или смерть!» Получил в тот раз оратор записку, где ему задавали вопрос: скоро ли большевикам придет конец? На этот выпад Ильич ответил, что такую записку писала не рабочая рука. Он предложил тому, кто не согласен с его политикой, выступить перед ним открыто и, не дождавшись оппонента, поспешил к выходу, на ходу отвечая на вопросы. У машины его задержали возбужденные женщины, они жаловались на «заградительные отряды», не пропускавшие по дорогам всех, кто вез хлеб и любые продукты в Москву из сел. В этот момент и прогремело три выстрела. Одна пуля попала в женщину, две другие — в Ленина. Кто стрелял?
На этот вопрос шофер вождя Гиль отвечает: «Он был стиснут толпой, а когда он хотел сделать последние шаги к машине, вдруг раздался выстрел. Я в это время смотрел на Владимира Ильича вполуоборот назад. Я моментально повернул голову по направлению выстрела и вижу женщину с левой стороны машины, целившуюся под левую лопатку Владимиру Ильичу. Раздались один за другим еще два выстрела. Я тотчас же застопорил машину и бросился к стрелявшей с наганом, целясь ей в голову. Она кинула браунинг мне под ноги, быстро повернулась и бросилась в толпу по направлению к выходу…»
Гиль и рабочие помогли посадить раненого в машину, и она помчалась в Кремль. А на месте происшествия задержали, а потом арестовали молодую женщину с богатым революционно-криминальным прошлым, которая назвала себя на допросе Фейгой Ройд. Она вошла в историю под другим именем и фамилией. А именно — Фанни Каплан. Таких, как она, девушек и молодых женщин, вся личная жизнь которых направлена была на террор, которым ничего не стоило выстрелить или бросить бомбу в любого, кого решала уничтожить их партия, в России насчитывались тысячи, они рождались и в княжеских, графских имениях, и в домах действительных статских советников, и в еврейских местечках. В 16 лет юная Фани взяла бомбу, чтобы убить киевского генерал-губернатора, но бомба взорвалась у нее в руках, оглушив и ослепив. Ее не казнили только потому, что была несовершеннолетней. Отсидела десять лет. Вышла на свободу, подлечилась в Крыму и с новыми силами приехала летом в Москву. Очков не носила, но видела плохо.
Если верить Гилю, то стреляла она. Современные исследователи не исключают, что стрелял некто другой из группы боевиков, в которую входила и Ройд-Каплан. Как могла она стрелять, перенеся офтальмологическую операцию незадолго до покушения? Вопросов много, думаю, что никто и никогда уже на них не ответит, хотя сообщалось, что после событий 1991–1993 года прокурор-криминалист генеральной прокуратуры Владимир Соловьев принял дело Ройд-Каплан для какого-то нового расследования. Что он может спустя столько лет сделать, если с преступлениями, совершенными в наши дни, эта самая прокуратура не может разобраться?
Выстрелы в Урицкого и Ленина стали сигналом невиданного по масштабам в истории так называемого «красного террора», открыто и официально объявленного в громадной стране. Народный комиссар юстиции Курский, народный комиссар внутренних дел Петровский и секретарь Фотиева (почему именно она? Не потому ли, что была личным секретарем Ленина? Не символизировал ли в тот момент ее росчерк пера подпись вождя?) завизировали «Постановление СНК о красном терроре». По
