в этот же период вооруженных грабежей насчитывалось 42, «простых грабежей» — 87, убийств и покушений на убийство — 32.
Не желая повторять ошибок Парижской коммуны и разрушая, по Марксу, государственный аппарат, большевики в первую очередь били по жандармам и полицейским, получив немедленно реакцию на это — погромы винных складов, вспышку грабежей, убийств. Особенно бесчинствовали сошедшие на берег революционные матросы, расквартированные в столичных казармах. Вместо охранки появилась Комиссия по борьбе с погромами и контрреволюцией, которая гонялась за двумя зайцами, занимаясь как уголовным, так и политическим сыском. Им овладевали призванные в эту комиссию питерские рабочие под руководством соратника вождя Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича. В очерке «Страшное в революции» он описал, как бесчинствовали матросы, превратив казармы в притоны, как грабили и убивали, брали заложников, офицеров. Первоначальный наш рэкет выглядел так. Захваченного офицера вели по квартирам, где жили его родственники или друзья. Двери на знакомый голос открывались. Под прицелом револьверов люди отдавали деньги, ценности.
Не только германские войска, но и распоясавшиеся в Питере революционеры разных партий, анархисты, свергавшие Временное правительство, вынудили Ильича перебазировать штаб в «патриархальную Москву», где не было столько «революционных элементов», трансформировавшихся в криминальные.
В особняке жандармов и сыскной полиции в Большом Гнездниковском переулке (в нем теперь кинематографисты) чекистам было места мало. Они стали прибирать к рукам один за другим дома на Большой и Малой Лубянке и в прилегающих переулках.
В первом обращении к народу в апреле 1918 года ВЧК просила у населения содействия, обещала немедленно расстреливать всех, «застигнутых на месте преступления», и закончила призыв словами:
«Все заявления, письменные или устные, по делам комиссии должны быть направляемы по адресу: Москва, Лубянка, дом страхового общества „Якорь“. Телефон номер 5-79-23».
Угроза не подействовала. Грабежи и убийства участились резко, становились нормой московской жизни, как нынешние взрывы машин, убийства по заказу и разборки на улицах.
В середине апреля ВЧК вместе с армией разгромили логова вчерашних союзников, революционных анархистов, захвативших в городе десятки особняков, в том числе бывший купеческий клуб на Малой Дмитровке, ставший домом «Анархии» (в нем теперь театр «Ленком»).
Вчерашние союзники по захвату власти в Москве, анархисты, как матросы в Питере, грабили богатые дома, захватывали приглянувшиеся особняки, превращая в штабы, клубы, столовые, где можно было, ничего не делая, заниматься политикой. В сети идейных монархистов попало много студентов, гимназистов, девушек… Без увещеваний ударили по гнездам анархии из пушек и пулеметов. Десятки людей были убиты, сотни арестованы и отправлены для фильтрации на Лубянку.
С анархистами расправились быстро, но с бандитами наскоком не вышло. На ультиматум ВЧК «в двадцать четыре часа покинуть Москву или совершенно отрешиться от своей преступной деятельности, зная наперед, что через двадцать четыре часа после опубликования этого заявления все застигнутые на месте преступления будут расстреливаться». Эти граждане свободной России не прореагировали.
В июле 1918 года чекисты сообщили в газете «Правда», что ими арестованы за грабежи, налеты и убийства 300 лиц, ликвидирована банда Васьки Кабанова, которая убила артельщика, то есть кассира, и кучера, перевозивших деньги. Казалось бы, после такого тотального мероприятия Москва должна была освободиться от страха. Но никто этой победы пролетарской диктатуры не заметил.
Заметили другое: грабежи и воровство приняли прежде невиданные масштабы и формы. «Грабители использовали сугробы, в которых утопала Москва. Они скупали простыни, всякую белую материю, наводнившую московские базары из пузатых комодов замоскворецких купцов и фешенебельных особняков устремившихся за границу миллионеров.
Разбойников, засевших в сугробах, окрестили „прыгунами“ и „невидимками“, ибо, совершив налет на выбранную жертву (чаще из категории „шубастых“), они словно проваливались сквозь землю или, вернее, сквозь сугробы. И найти их было невозможно». Свидетельствует об этом не противник режима, пишет апологет советской власти и Феликса Эдмундовича Дзержинского, которому предлагал свои услуги литератора поэт Рюрик Ивнев (c ним я однажды выяснял подробности московской жизни его друга Сергея Есенина). Да, так вот этот несостоявшийся чекист зафиксировал в мемуарах небывалый прежде вид грабежа времен Владимира Ильича.
Появился и другой любопытный метод. В Большом театре неожиданно в разных концах огромного зала раздавались истошные крики: «Пожар!» Возникала паника. Толчея у дверей. Вот тогда за дело брались стаи карманных воров.
Население, как никогда прежде, страдало от бандитов и воров на первом году пролетарской диктатуры. Еще больше горя принесло им новое государство, которое придало грабежу и убийствам узаконенный характер. Началась невиданная прежде борьба карателей с любым проявлением хозяйственной инициативы, с торговцами, объявленными спекулянтами, с владельцами магазинов и ресторанов. Чекисты заходили в каждый дом, каждую квартиру и конфисковывали «излишки» денег, все ценные бумаги, золотые и серебряные изделия, автомашины, даже велосипеды. Чрезвычайные комиссии — ЧК появились в каждом районе и уезде. Одна из таких комиссий в конце 1918 года рапортовала о своих достижениях, в ее рапорте значились конфискованными 559 золотых часов 56-й пробы, один пуд 23 фунта серебряных изделий, двадцать велосипедов, 561 кусок разного рода мануфактуры, 700 пудов продовольствия, сотни тысяч рублей. Какая банда за четыре месяца могла похвастаться такой поживой?
Бандиты чувствовали себя в Москве хозяевами положения. Они напали даже на машину Ленина, когда он с сестрой следовал в Сокольники, по адресу 6-й Лучевой просек, в Лесную школу. В ней отдыхала Надежда Константиновна. Сначала туда отправили из Кремля машину с продуктами и подарками для детей, которым решили устроить праздник. Ехавший в этой машине управделами правительства по пути слышал не раз пронзительный свист, возникавший при появлении авто, на который откликались таким же пронзительным свистом бандиты, занимавшие позицию по маршруту следования правительственной машины. Никто по ней не стрелял. Было светло. Ильич поехал в темноте. Дело было 19 января 1919 года.
Тогда произошло чрезвычайное происшествие. Сначала машину попытались остановить криком «стой!» и все тем же разбойничьим свистом. Шофер Гиль заметил в руках нападающих револьверы, не затормозил, прибавив скорость.
Владимир Ильич постучал в стекло, отделявшее его от водителя, спросил:
— В чем дело? Нам что-то кричали?
— Да это пьяные, — ответил Гиль, решая ввести дорогого Ильича в заблуждение, явно зная, кто пытался его остановить.
Вот и Сокольники. Ехали всю дорогу по трамвайным путям, потому что улицы были занесены снегом, новая власть его не убирала по всей Москве.
Кроме шофера следовал в машине охранник с револьвером. Вооружен был, конечно, шофер. У Ильича в кармане лежал браунинг. И у Марии Ильиничны был револьвер.
Впереди показались огни районного Совета. Снова раздались крики «стой!». Путь преграждают трое с револьверами.
— Ну, Ванька, попались мы бандитам, — сказал Гиль охраннику, решив идти на таран.
Но
