далеко не уехал. Ленин, решив, что это милиционеры, не раз таким путем останавливавшие его машину и даже стрелявшие по ней, захотел узнать, что им нужно.
И узнал, когда его вытащили за рукав из машины, приставив к виску револьвер. Гиль, не решившись стрелять, спрятал оружие за обшивку машины. Охранник вышел, не забыв взять в руки бидон молока, который везли в Лесную школу. Вот тут-то и разыгралась драма, чуть было не закончившаяся трагедией. Мария Ильинична поразилась артистизмом, с каким бандиты ограбили брата. Он также отдал дань профессионализму:
— Да, ловко, вооруженные люди, и отдали машину. Стыдно.
О бумажнике, где, очевидно, кроме мандата, ничего не хранилось, об отнятом браунинге не вспомнил.
— Моя фамилия Ленин, — сказал вождь безумцам, судьба которых в тот момент была предрешена, но они не обратили особого внимания на его представление. Им послышалось — Левин. Не обратили внимания и на слова Марии Ильиничны:
— Что вы делаете, ведь это же товарищ Ленин! Вы-то кто? Покажите ваши мандаты.
— Уголовным никаких мандатов не надо, — услышала она спокойный ответ усмехнувшегося налетчика.
Сев в шикарную машину, заправленную хорошим бензином, грабители умчались навстречу гибели. А Ильич поспешил в районный Совет, где председатель его не узнал было в лицо. Вот тут-то завертелась-закружилась карательная машина большевиков на полных оборотах. Вскоре машину задержали у Крымского моста. Но сами бандиты, убив милиционера и курсанта-артиллериста, пытавшихся преградить им путь, во главе с Яковом Кошельковым, по кличке Кошелек, ушли от погони.
На укоризненный вопрос Ленина председателю Совета: «Грабят ли у вас в вашем районе на улицах граждан?» — последовал ответ: «Да, случается нередко». На ноги поставили не только уголовный розыск, но и ВЧК, армию, подключили к поиску Кошелька знаменитую собаку Трефа, гордость разогнанной московской сыскной полиции. Через несколько дней после происшествия Ильич шлет на Лубянку предписание: «Ввиду того, что налеты бандитов в Москве все более учащаются и каждый день бандиты отбивают по нескольку автомобилей, производят грабежи и убивают милиционеров, предписывается ВЧК предпринять срочные и беспощадные меры по борьбе с бандитизмом».
В тот день, когда опозоренный Ильич подписывал предписание чекистам, Сабан и Козуля со своими головорезами, «разъезжая на двух закрытых автомобилях по улицам города, в течение нескольких часов без всякой цели убили 16 постовых милиционеров в районе Долгоруковской улицы, Оружейного переулка, Лесной улицы и Тверской заставы». Это только потери одного дня. Перечисление вооруженных ограблений банков, касс, магазинов, убийств, изнасилований занимает страницу. Перед арестом Сабан вырезал семью родной сестры из 8 человек, отступая, бросал бомбы, стреляя из двух маузеров, — профессионал!
Уже известный нам Яков Кошельков, главарь банды в 18 человек, после происшествия в Сокольниках ничуть не угомонился и не залег на дно. Он явился на квартиру одного из агентов ЧК и в присутствии его семьи произвел над ним скорый суд и расправу. Спустя двадцать дней на Крымской набережной неуловимый Кошельков обстрелял сотрудников уголовного розыска МЧК, созданного при этом карательном органе. Спустя десять дней у Пречистенских ворот в кофейне попал в засаду, но, бросив бомбу, вырвался и сбежал на лихаче. Да, неплохой детектив можно написать, идя по следам Якова-Яньки Кошелькова-Кошелька.
Спустя девять дней агенты окружили притон Кошелькова в одном из Конюшковских переулков, на Пресне, в пролетарском районе «красной столицы». Завязалась перестрелка, но Янька снова ушел через окно, выбив оконную раму. 20 мая обстрелял агентов на Крымской набережной, 10 июня ограбил Афинерный завод, унеся оттуда 7,5 фунтов золота и серебра. Грабеж произошел под видом чекистского обыска. Только 21 июня свершилось возмездие. В доме номер 8 по Старому Божедомскому переулку Кошельков попал в засаду, был смертельно ранен и умер через восемнадцать часов. У него нашли ленинский браунинг, документы нескольких агентов МЧК. Мандат Ильича уничтожил, понимал, что ему не простят ограбления вождя, писал с горечью подруге: «За мной охотятся, как за зверем, никого не пощадят. Что же они хотят от меня? Я дал жизнь Ленину».
В справке чекистов ничего не говорится о собаке Трефе. Пишет о ней управляющий делами правительства, даже устроивший встречу Ленина с «владельцем знаменитой собаки Треф, установившей местопребывание Кошелька».
— А какова собачка-то у него умница-то какая, да и он не дурак, — сказал Владимир Ильич, оценивший по достоинству хозяина питомца сыскной полиции.
Кровавая война бандитов и Лубянки, судя по отчету МЧК, длилась до конца 1921 года, только тогда начала снижаться кривая роста преступности — московские налетчики перебазировались в Петроград…
В некогда настольной книге каждого коммуниста, в «Детской болезни „левизны“ в коммунизме» автор таким образом объяснил свое поведение во время нападения Якова Кошелькова: «Представьте себе, что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. „Do ut des“ („даю“ тебе деньги, оружие, автомобиль, „чтобы ты дал“ мне возможность уйти подобру-поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс „принципиально недопустимым“ или объявил лицо, заключившее такой компромисс, соучастником бандитов (хотя бандиты, сев на автомобиль, могли использовать его и оружие для новых разбоев)…»
Что и говорить, образованный был человек, латынь знал, диалектику. Однако не доводить дело до компромисса не мог. Приказал остановить свою первоклассную легковую машину. И замечательную государственную машину, сыскную полицию, сломал. Создал беспрецедентную в истории ситуацию, когда бандит спокойно смог ограбить перед носом районной власти главу верховной власти.
Апокалипсис «незабываемого 1919 года»
Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю…
Откровение, 8.7
Москва, охваченная артиллерийско-ружейным огнем 1917 года, смешавшись с кровью 1918 года, пала на землю в 1919 году. В начале революции Кремль и соборы подверглись бомбардировке тяжелыми снарядами. Спустя полгода на Малой Лубянке началась расправа в застенках ЧК. С приходом зимы в город приползла тифозная вошь. Все мыслимые беды — война, террор, голод, холод, эпидемии, нищета — пали на Россию и ее древнюю столицу, где на Боровицком холме в царской резиденции жил и правил В.И. Ульянов-Ленин.
«Ехать жутко. Никитская без огней, могильно темна, черные дома высятся в темно-зеленом небе, кажутся очень велики, выделяются как-то по-новому. Прохожих почти нет, а кто идет, так почти бегом. Что средние века! Тогда по крайней мере все вооружены были, дома были почти неприступны…» Эта дневниковая запись из «Окаянных дней» Ивана Бунина относится к февралю 1918-го, до переезда в Москву правительства и расстрелов. Но и тогда писатель задыхался
