Хмурая усмешка скривила рот отца Тома.
— Митч, уж не предполагаете ли вы…
— Я ничего не предполагаю, — прервал священника Холт. Он поднялся со стула и протестующе поднял руки. — Просто закинул сети, вот и все. Придется отбрасывать еще много мелочи, прежде чем попадется что-нибудь стоящее для сковородки. Спасибо, что уделили мне время, отец.
Он направился к выходу, но неожиданно резко вернулся.
— Флетчер был бы хорошим священником?
— Нет, — без колебания ответил отец Том. — Есть гораздо большее в этой работе, чем просто знание церковных догм и Священного Писания.
— И чего ему не хватает?
Священник задумался на мгновение и мягко ответил:
— Сострадания.
Митч никогда не был поклонником старых викторианских зданий с их тяжелыми темными рамами и комнатами, похожими на пещеры. Дом приходского священника Святого Элизиуса не был исключением. Он был достаточно большим, чтобы разместить в нем всю футбольную команду католического Университета Нотр-Дама, фотография которой висела на видном месте на стене, прямо над распределительной коробкой этого «дьявольского» кабельного телевидения.
Митч блуждал по комнатам первого этажа, выкрикивая имя Альберта Флетчера. Однако никто не отзывался. Он заглянул на кухню, где в воздухе висел аромат кофе и тостов. Коробка кукурузных хлопьев стояла на столе. Около нее притулилась полупустая кофейная кружка, подарок из Шайенна, Вайоминг. Оставленная на столе газета была открыта на странице, рассказывающей о тяжелом положении жертв землетрясения в Лос-Анджелесе. Там же было напечатано повторное сообщение о мошенниках, которые, выдавая себя за священнослужителей, собирали наличные пожертвования, якобы для оставшихся без крова.
— Мистер Флетчер? — позвал Митч.
Подвальная дверь открылась, и из мрака появился Альберт. Изможденный и бледный, он выглядел так, как будто был пленником этого подземелья. Его черная рубашка болталась на плечах, похожих на тонкую, острую проволочную вешалку. Черная водолазка выглядывала выше застегнутого на пуговицу воротника — перевернутая картина пасторского воротника отца Тома. Темные глаза, которые в упор смотрели на Митча, сверкали лихорадочным блеском, но оставались непрозрачными, скрывая источник их жара. Они были близко посажены друг к другу на вытянутом, серьезном лице; кожа, как пепельно-серые бумажные салфетки, туго обтягивала скулы; упорная линия рта, казалось, была неспособной к улыбке. Митч попытался наложить это лицо на безликий словесный портрет посетителя Рут Купер. Может быть. С капюшоном… С солнцезащитными очками…
— Мистер Флетчер? — Митч протянул руку. — Митч Холт, шеф полиции. Как дела?
Флетчер развернулся, чтобы закрыть дверь в подвал, не отвечая на приветствие, как если бы оно шло вразрез с его личными убеждениями.
— Мне необходимо задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете, — продолжал Митч, засовывая руки в карманы брюк.
— Я уже разговаривал с несколькими полицейскими.
— Это обычное дело — расширять дознание, — спокойно объяснил Митч. — В ходе следствия возникают новые вопросы. Люди вспоминают что-то после первого разговора с полицейским. Мы ничего не хотим упустить. — Он прислонился спиной к столу и скрестил ноги. — Вы можете сесть, если вам так будет удобнее.
Видимо, и комфорт также был грехом. Флетчер не пошевелился, чтобы взять себе стул. Он сложил длинные костлявые руки перед собой, демонстрируя невольно свидетельства своего пребывания в подвале — испачканные грязью тыльные стороны рук. Дьякон опустил на них взгляд и нахмурился.
— Я разбирал церковные артефакты в чулане. Они давно там лежат.
Митч фальшиво улыбнулся и выпрямился.
— Должно быть, довольно большие подвалы под такими огромными старыми домами, как этот? Не возражаете, если я посмотрю? Эти старые викторианские дома завораживают меня.
Флетчер колебался не больше секунды, прежде чем открыть дверь. Затем он вновь спустился в недра дома приходского священника Святого Элизиуса. Митч последовал за ним, с трудом сдерживая гримасу отвращения от запаха плесени.
Подвал был именно таким, как он и ожидал, — разделенная на камеры пещера со стенами из старого кирпича, соединенного растрескавшимся от времени цементом. Со стропил свешивались клочья паутины. Из небольших лампочек без плафонов лился неяркий свет. В помещении под кухней находился водонагреватель, отопительный котел, электрический счетчик с коробкой предохранителей и древний сундук, что-то вроде холодильника. В соседней секции было свалено всякое барахло — старые велосипеды, сотня сломанных складных стульев, несколько разобранных столов, старые зеленые оконные рамы, куча проржавевших маленьких тележек с инвентарем для игры в крокет, лес бамбуковых удочек.
Каморка, в которую Флетчер привел его, была буквально завалена скульптурами тех дней, когда к церковным символам прилагались человеческие волосы и все в Святом семействе выглядели удивительно похожими на англосаксов. Трухлявые реликвии смотрели невидящим взглядом в никуда, их конечности были отколоты, а лица покрыты сеткой трещин. Старый алтарь и купель указывали на взлет и падение популярности дешевой светлой фанеры. Вертикальная стойка наклонилась под тяжестью прикрепленной к ней водопроводной трубы и вешалок с церковным облачением, демонстрирующим изменение моды в течение лет — влажные, гниющие предметы одежды. Стеллажи от пола до потолка занимали три стены комнаты. Полки и все доступные плоские поверхности были завалены коробками со старыми церковными записями и скрученными фотографиями. От ветхих фолиантов исходил затхлый сладкий аромат времени.
Странно, но Альберт Флетчер, похоже, чувствовал себя как дома среди забытых обносков верующих минувших поколений.
— Я провожу инвентаризацию, — объяснил он. — И перекладываю старые книги и отчеты, чтобы должным образом сохранить их.
Митч удивленно приподнял бровь.
— Разве это входит в ваши обязанности как дьякона и учителя? Я знаю, что вы были преподавателем Джоша Кирквуда в классе религии и еще отвечаете за послушников. Вы очень щедро растрачиваете свое время, как мне кажется.
— Моя жизнь принадлежит церкви. — Флетчер снова сложил руки перед собой, словно хотел быть готовым в любой момент пасть на колени в молитве. — Все остальное вторично.
— Это замечательно, я уверен, — сказал Митч. — Но мне бы хотелось спросить вас вот о чем, мистер Флетчер. Вы, как преподаватель Джоша, возможно, могли заметить какие-нибудь изменения в его поведении за последние несколько недель?
Флетчер мигнул, его взгляд потемнел, как будто внутри него выключили свет.
— Нет, — ответил он, его плотно сжатые тонкие губы вытянулись в прямую линию.
— Может быть, он стал необычно тихим или упоминал о какой-нибудь своей проблеме? Возможно, кто-то беспокоил его?
— Дети приходят ко мне только для обучения, шеф Холт. На исповедь они идут к отцу Маккою.
Митч понимающе кивнул. Делая вид, что очень заинтересовался предметами, он коснулся тусклой, в пятнах чаши, потер пальцем старинное бронзовое блюдо.
— Ну а у вас есть какие-нибудь личные наблюдения о Джоше? Как вы думаете, он хороший ребенок, шалун, или забияка, или кто?
— Он, вообще-то, хорошо себя ведет, — ответил неохотно Флетчер. — Хотя дети в эти дни, кажется, не имеют представления об уважении или дисциплине.
— Он — сын доктора Гаррисон, вы знаете. — Митч дотронулся до медной таблички на старой крестильной купели, на которой было выгравировано «В ПАМЯТЬ О НОРМАНЕ ПАТТЕРСОНЕ — 1962». — Вы знаете доктора Гаррисон, не так ли?
— Я знаю, кто она.
— Разве она не была врачом вашей жены? — спросил Митч, наблюдая за реакцией Флетчера сквозь ресницы.
Флетчер немного прищурил глаза.
— Дорис она досталась случайно.
— А мне говорили, что на самом деле доктор Гаррисон отвезла вашу жену в клинику Мейо на обследование. Она могла этого и не делать, это не входило в ее обязанности, вы не находите?
Флетчер не удостоил его ответом. Митч почувствовал, как в напрягшемся теле дьякона завибрировал гнев.
— Доктор Гаррисон — замечательная женщина, — продолжал Холт. — Она посвятила себя спасению жизни людей и помощи им. Это трагедия, когда очень хороший человек должен пройти через такое.
На губах Флетчера появилась кислая усмешка.
— Все в руках Божьих.
— Мы ищем сумасшедшего, мистер Флетчер. Я не хотел бы думать, что он исполняет Божью волю.
Альберт Флетчер уклонился от комментариев. Он даже не потрудился притвориться сочувствующим или высказать какую-нибудь банальность, но трагическим тоном, хотя бы ради приличия. Дьякон застыл перед статуей Девы Марии так, что рука Божьей Матери оказалась над его головой. Казалось, что она не могла решить, дать ли ему свое благословение или применить прием карате. Митч поддержал бы последнее. Для человека, настолько набожного, Альберт Флетчер казался удивительно далеким от наиболее популярных христианских добродетелей. Отец Том говорил, что ему не хватает сострадания. Теперь же Митч задумался, есть ли у дьякона душа вообще.
