невероятный, форточек открывать не разрешалось; да, впрочем, не было и смысла, ибо в тюремном дворе, куда выходили окна, творилось что-то невообразимое. Здесь жгли мусор, и поэтому зловоние было отчаянное. Вот сюда-то и выпускали на прогулку в течение 15–20 минут арестованных партиями по 30–40 человек… Железные решетки, тяжелые засовы, усиленный караул красногвардейцев, — все это нас угнетало, а начавшиеся расстрелы приводили в ужас. В конце сентября я был переведен из тюрьмы на Шпалерной сначала в Чрезвычайку, а потом в Петропавловскую крепость»[958]. По его свидетельству, несмотря на запрет комиссара тюрьмы, арестованные офицеры отдавали великим князьям честь. О своем мироощущении периода ареста Всеволодов написал, что ему и другим арестантам «хотелось верить в возможность освобождения от большевиков»[959]. В октябре 1918 г. Всеволодов уже находился на свободе. Таким образом, он получил разностороннее представление о порядках, царивших в РККА и Советской России.
Этот опыт напоминал о себе Всеволодову всю жизнь. В написанных в эмиграции воспоминаниях офицер заметно сгущал краски, рисуя жестокие порядки в Советской России. Неубедительно изображение петроградского чекиста В.С. Шатова как настоящего исчадия ада. Недостоверен и рассказ о попытках чекистов шантажировать балерину М. Ф. Кшесинскую в Петрограде в 1918 г., тогда как на самом деле Кшесинская еще в 1917 г. уехала в Кисловодск. Всеволодов не только значительно преувеличил численность жертв красного террора, но и демонизировал советских вождей. Так, Троцкий, по его версии, лично застрелил начдива В.И. Киквидзе и угрожал автору воспоминаний. Едва ли это соответствует действительности. В другом месте Всеволодов отмечал, что изменник генерал А.Л. Носович в Царицыне оказался под арестом на барже, где его пытали, а К. Е. Ворошилов видел в нем конкурента на командные посты и хотел ликвидировать. Однако на самом деле Носович не содержался на барже, а такой видный партийный деятель, каким был Ворошилов, едва ли мог считать его своим соперником[960].
15 сентября 1918 г. Всеволодов телеграфно обратился в Наркомат по военным делам к Э.М. Склянскому с просьбой о назначении его на должность Генерального штаба в Москву или на фронт. В телеграмме он отметил, что находился на советской службе на протяжении девяти месяцев, служил консультантом муниципального Петроградского отряда РККА (Петроград, Фонтанка, 14)[961]. Начальником оперативного управления Всероссийского главного штаба (Всероглавштаба) С.А. Кузнецовым ему было предложено назначение на Восточный фронт в распоряжение главкома И.И. Вацетиса (ответ от 28 сентября 1918 г.), где тогда решалась судьба революции[962].
Странное впечатление оставляет описание скитаний автора между Петроградом и Москвой по освобождении, попытки ехать в Варшаву, чтобы попасть к белым на Дон, попытки отправиться в Персию или в Сибирь. Отметим, что эти свидетельства противоречат служебным документам Всеволодова. Неясно, как Всеволодов в своих скитаниях с женой и детьми, в том числе при попытке окончательно покинуть Петроград, мог оставить в Петрограде своего младшего сына на попечение няни[963].
Как бы то ни было, осенью 1918 г. все же состоялось зачисление Всеволодова на службу в РККА. Как свидетельствовал мемуарист, рассуждая о событиях того периода: «В этот начальный период Гражданской войны каждый порядочный офицер — за редким исключением — помышлял о бегстве к белым. Лишь несколько позже, когда к нам дошли слухи о репрессиях белого командования, число желающих бежать значительно сократилось. Многие офицеры, испуганные суровой расправой и даже самосудом, допускавшимися белыми, отсрочили надолго свой побег, а многие — и вовсе отказались от него»[964].
В качестве примера Всеволодов приводил случай своего сослуживца, начальника 14-й стрелковой дивизии РККА А.С. Ролько. «В 1919 году, при общем отступлении IX армии, он перебежал к белым; он рассчитывал свой оперативный боевой опыт, приобретенный у большевиков, поставить на службу белым и всецело подчиниться белому командованию. Но он ошибся: измученный четырехмесячным следствием и бесконечными допросами, он, наконец, был предан военно-полевому суду, и лишь мои показания и заступничество спасли ему жизнь. Оправданный, но выброшенный за борт без права участия в Белом движении, Ролько поступил простым матросом на торговое судно в Константинополе и в 1920 году, разочарованный, надорванный и изверившийся в судьбе, он решился на отчаянный шаг — вернуться к красным.
Так белое командование бичевало и отталкивало от себя тех, кто шел к нему навстречу с открытой душой и чистым сердцем, горя желанием бороться против красных. И таких офицеров, схваченных и посаженных в концентрационные лагеря, насчитывалось около тридцати тысяч!»[965]
Это описание совпадает с опросным листом Ролько, заполненным им в сентябре 1921 г. в Бутырской тюрьме для Московского политического Красного Креста: «С начала революции служил в Красной армии по Генеральному штабу: с марта по июль 1918 г. в штабе Нарвской обороны против германск[их] белогвардейцев; с июля [19]18 г. по январь 1919 г. на Донском фронте, командуя 14[-й] сов[етской] дивизией, успешно отражая натиски казаков; с января [19]19 г.[966] по август на северном фронте, участвуя в разгроме англичан под Онегой. В августе 1919 г. вследствие болезни и тяжелой формы грыжи в Вологде уволен по болезни и за ранами вовсе от военной службы. Получив все необходимые документы и письменное разрешение Рев[олюционного] в[оенного] сов[ета] 6й армии на право поездки и жительства в Одессе в августе, больной, в сопровождении жены выехал. Т[ак] как Одесса к тому времени была занята белыми, я остался на жительство в Киеве. Белые, захватив город, объявили общую регистрацию, и я был арестован и как офиц[ер] Ген[ерального] штаба был отправлен в Таганрог на суд в Ставку. Был под судом и следствием с сентября [19]18 г. (правильно — 1919 г. — А.Г.) по январь [19]19 г. (правильно — 1920 г. — А.Г.) и из Одессы, куда я был уволен на поправку после сыпн[ого] тифа, я скрылся за границу. В Варне поступил матросом и, плавая, участвовал в эвакуации белых из Новороссийска в Севастополь. В апреле 14го был опознан на пароходе в Севастоп[оле], арестован и посажен в Севастоп[ольскую] тюрьму, где просидел до 29 июня. Освобожден по врангелев[ской] амнистии с отправлением на фронт. Но вновь тайно уехал через Константинополь в Палестину, где пробыл до мая 1921 г. В мае вернулся в Кон[стантинопо]ль и при содействии сов[етской] торговой делегации выехал в Одессу и 6 июня был арестован. У белых не служил и виновным себя совершенно не считаю»[967].
Подобная политика белого командования, по свидетельству Всеволодова, порождала колебания даже у самого мемуариста: «Одно время я сам колебался — бежать или нет. Прибыв в штаб Южного фронта с определенным намерением не служить, а бежать к белым, я не решился посвятить в свои
