а 1 мая 1914 г. у Всеволодова родился сын Борис[948].
В старой армии Всеволодов дослужился до чина полковника, хотя многие его однокашники встретили начало Гражданской войны уже в генеральских чинах. Возможно, это отставание было связано с проблемами по службе, которые периодически возникали у офицера. Так, исполняющий должность начальника Генерального штаба генерал-лейтенант П.И. Аверьянов 7 января 1917 г. отметил: «Последнее время служебные недочеты у полковника Всеволодова приняли такие размеры, что я нашел возможным оставление сего штаб-офицера в Генеральном штабе лишь при условии, если своею службою в действующей армии он сможет реабилитировать себя в служебном отношении и этим доказать возможность продолжать службу в корпусе Генерального штаба»[949].
В чем же было дело? Оказывается, Всеволодов ушел в отпуск, из которого вовремя не явился, сказавшись больным. Никаких оправдательных документов офицер не представил, а от медицинской комиссии даже скрывался. За подобное поведение в военное время он был отчислен в резерв чинов[950]. Тем не менее удалось обнаружить документ о том, что в конце 1917 г. Всеволодов был все же признан совершенно негодным к военной службе комиссией врачей при Рижском военном госпитале[951]. С 19 августа 1917 г. Всеволодов состоял помощником начальника штаба Московского военного округа, а с 29 октября 1917 г. вновь находился в резерве чинов при штабе Петроградского военного округа[952]. В декабре 1917 г. Всеволодов был признан негодным к строевой и административной службе[953]. Тогда же он подал прошение об отставке с производством в генерал-майоры[954], но чины были уже отменены, поэтому приказом по штабу Петроградского военного округа № 6 от 24 января 1918 г. его уволили от военной службы за болезнью[955].
Биография Всеволодова нетипична для русских генштабистов. Например, в 1917 г., в разгар Первой мировой войны, этот офицер вместо решения служебных задач занялся коммерческой деятельностью, организовав в Петрограде прокат автомобилей и собственный гараж. Наличие автомобилей помогло Всеволодову сохранить положение и после прихода большевиков к власти.
Всеволодов ностальгировал по прежней жизни в России. Например, в эмигрантских мемуарах он излишне подробно описывал вечер у цыган. Офицера явно беспокоил финансовый вопрос, причем он без стеснения писал об этом. В тексте воспоминаний можно встретить даже такую фразу: «В моем уме уже мелькала пачка ассигнаций, по крайней мере, тысяч в десять, которые должны заплатить комиссары за дальний проезд. Я ехал и улыбался от удовольствия»[956]. Вообще весь текст мемуаров оставляет неприятный осадок, поскольку свидетельствует об озабоченности Всеволодова вопросами своего материального благосостояния, сохранения имущества, питания, по существу о крохоборстве. Мемуарист неоднократно скрупулезно перечисляет утраченное в результате различных бедствий имущество, описывает свои коммерческие предприятия, связанные с автомобильным делом. И у красных, и у белых Всеволодов стремился заработать денег вне армии. Шоферил, торговал, спекулировал. Насколько можно судить из текста, эти вопросы преобладали над служебными.
Офицер жил в Петрограде в революционный и послереволюционный период, в том числе непосредственно во время захвата власти большевиками. Судя по всему, это был человек авантюрного склада характера и, по-видимому, не особенно умный. В основном искавший везде личную выгоду и при этом терявшийся в обстановке Гражданской войны. Всеволодов довольно неубедительно писал о своем стремлении бежать из Петрограда, тогда как в первой половине 1918 г. он сравнительно неплохо устроился шофером и начальником штаба муниципального отряда Красной гвардии.
Помимо авантюризма Всеволодов был не чужд хлестаковщины. Неудивительно, что в своих воспоминаниях он отозвался о себе как о бывшем гусаре, но по документам Всеволодов служил не в гусарских, а в драгунских полках. Более того, в мемуарах Всеволодов присвоил себе генеральский чин, хотя был лишь полковником. Он и сам не скрывал эту склонность к хлестаковщине. Например, свидетельствуя, как выдавал себя перед петроградскими красногвардейцами для солидности за начальника штаба Красной армии, хотя в действительности был лишь начальником штаба муниципального отряда.
К сожалению, мало данных о деятельности Всеволодова в первой половине 1918 г. По всей видимости, в этот период он проживал как частное лицо в Петрограде, где вступил в местный муниципальный отряд Красной армии на должность консультанта. Если верить его собственным заявлениям, это произошло едва ли не в начале 1918 г., при этом в документах учета кадров Генштаба РККА за первую половину 1918 г. Всеволодов не значился.
Чтобы покинуть Петроград, Всеволодов в конце концов решил обзавестись украинским паспортом, однако реализовать этот замысел не удалось из-за ареста, случившегося в конце июля. Всеволодов содержался сначала в Петроградской ЧК, затем в Доме предварительного заключения на Шпалерной улице и в Петропавловской крепости. Всеволодову пришлось сидеть вместе с рядом знаменитых арестантов, включая великих князей Павла Александровича, Николая Михайловича, Дмитрия Константиновича, генералов Хана Гуссейна Нахичеванского и А.А. Поливанова. В своих эмигрантских воспоминаниях офицер оставил описание приезда в тюрьму председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого и другие интересные свидетельства.
Именно в заключении Всеволодов пережил и наиболее опасное время — сентябрь 1918 г., когда после принятия СНК 5 сентября 1918 г. «Постановления о красном терроре» аресты и расстрелы значительно усилились. Освободился Всеволодов в конце сентября 1918 г.
Репрессии были фактором, отнюдь не сдерживавшим измены военных специалистов, а часто, наоборот, способствовавшим им. Так случилось и со Всеволодовым. Новая власть нанесла бывшему полковнику серьезную обиду, не посчитавшись с его тяжелым положением. Арестованный содержался в одном из лазаретов Петрограда на Шпалерной, 25. Одновременно тяжело болела и нуждалась в уходе (по данным на лето 1918 г.) его жена. Управляющий делами Наркомвоена, авторитетный для большевистского руководства бывший Генштаба генерал-лейтенант Н. М. Потапов телеграфировал председателю Петроградской ЧК Г.И. Бокию 11 сентября 1918 г.: «Подтверждая тяжкую болезнь его жены, полное отсутствие средств жизни и постоянно проявлявшуюся им в моем присутствии корректность по отношению советской власти, ходатайствую [о] скорейшем рассмотрении его дела»[957]. Но, видимо, военспец запомнил не это ходатайство, а явную несправедливость большевистского режима к нему лично и его семье. Теперь уже очевидно, что в отдаленной перспективе этот арест обернулся для большевиков катастрофическими последствиями.
Сам генштабист позднее вспоминал о своем пребывании в тюрьме: «В чрезвычайке в одной камере находилось около 100 человек; у дверей стоял красноармейский караул из 3-х человек, которые всю ночь спали. В самой камере находилась лавочка, где можно было покупать бумагу, спички, селедки, сахар. На обед давали великолепную солянку из реквизированной осетрины, а вечером чай с 1/8 хлеба. Другое дело в Предварилке (на Шпалерной. — А.Г.). Здесь буквально морили голодом. На обед один раз в сутки давали воду с кореньями. В одной небольшой камере помещалось 15–20 человек. В камере же находилась и уборная, — воздух
