— Когда-то она была ребенком, Александр. Была полна радости и нежности. Такой, как сейчас, ее сделал этот мир.
— Но в равной степени и она сама губила себя и других.
— Возможно, — грустно сказала Хадасса, — но то, о чем я прошу, — ничто по сравнению с тем, что было сделано со мной.
Александр сжал ее руки в своих.
— Я не могу тебя отпустить. — Она была так дорога для других больных… Для него… Тогда как Юлия Валериан в его глазах была полным ничтожеством.
— Я не могу слушать тебя, Александр. Я должна слушать Господа.
Ее убежденность приводила Александра в полную растерянность.
— И Бог так настойчиво говорит тебе о том, чтобы ты вернулась к ней?
— Мне это говорит мое сердце.
— А что говорит твоя голова?
Хадасса улыбнулась.
— Я обо всем подумала.
— Не уверен. — Александр обнял ладонями ее израненные щеки. — Твое сердце всегда было мягким, Хадасса. Но у той женщины вместо сердца камень. — Он провел руками по шрамам, которые изуродовали лицо Хадассы, надеясь, что она вспомнит львов на арене и того, кто отправил ее на встречу с ними. Взглянув Хадассе в глаза, Александр увидел, что она все помнила. — Ты нужна здесь, — сказал он, подумав о том, что, может быть, теперь она понимает, о чем он говорит.
Когда она ничего не ответила, он взял ее за руки и притянул к себе. Его сердце бешено колотилось от страха за нее… И от чего-то еще. Но чего именно, он не хотел признавать. Потому что, если бы он это сделал, если бы он позволил себе сказать ей все те слова, которые у него накопились, а потом потерял бы ее, он бы не смог этого вынести. Когда он заговорил дальше, эти невысказанные чувства звучали в его голосе:
— Я сделаю все для того, чтобы здесь ты была в безопасности. И Рашид тоже.
Хадасса отстранилась от него.
— Вы с Рашидом ничего не понимаете. У меня уже есть Защитник.
— Да, и Бог привел тебя сюда, ко мне, дал тебе Рашида, каким бы кровожадным он ни был. Так прислушайся к нам! — Александр снова обнял ладонями ее лицо. — Я ни за что не позволю тебе вверять твою жизнь в руки таких, как эта женщина.
Хадасса убрала его руки от своего лица и задержала в своих.
— Богу дорог каждый человек, Александр. Им сосчитан каждый волос на твоей голове. — С этими словами она встала.
— Если ты хочешь сказать, что эта Юлия Валериан так же дорога твоему Богу, как и ты, я никогда в это не поверю!
Хадасса задумчиво дотронулась до листьев пальмы.
— Ты помнишь, как однажды привел меня в храм Асклепия, чтобы посмотреть там церемонии?
— Да, помню. И что?
— Там был один служитель, который шел впереди процессии жрецов и нес стяг. Длинный шест, на котором был изображен извивающийся змей.
— Змеи на шесте. Да, помню.
— Тот же символ я вижу на твоем перстне.
— Да. Это отличительный знак врача.
— Как и та гравировка, которую ты сделал на двери этого дома.
Александр слегка нахмурился.
— Тебе она не нравится? — Да, подумал он, наверняка. Иначе зачем она заговорила об этом сейчас, когда он об этом даже не упоминал? Надо ей все объяснить. — Тебе, наверное, это кажется кощунственным, но я не поклоняюсь этому символу. Я просто показываю другим людям, что я врач. Люди видят змею на шесте, и у них сразу возникает ассоциация со священными змеями в храме Асклепия, бога исцеления и врачевания.
Хадасса задумчиво убрала руку с пальмового листа.
— Когда Бог выводил детей Израиля из Египта, Он предал хананеев смерти. Потом наш народ двинулся от горы Ор вдоль Красного моря, чтобы обойти землю Едом.
— Что ты хочешь сказать мне этой историей?
Хадасса продолжала так, будто и не слышала его:
— Люди устали от долгого пути. Они стали выступать против Бога, и тогда Господь наслал на людей змей. Многие умерли от их укусов.
— Представляю, каково им было.
Хадасса посмотрела на него.
— Да. Люди поняли, что согрешили. Она пошли к Моисею и стали просить его обратиться к Господу и попросить Его спасти их от змей, и Моисей так и сделал. Тогда Господь повелел Моисею сделать огненного змея и поместить его на шесте. Моисей выполнил это повеление. Он сделал медного змея и поместил его на шесте, и все те, кто взглянул на этого змея хотя бы раз, оставались живы.
Забыв про Юлию Валериан, Александр слушал с возрастающим интересом.
— Возможно, у шеста в храме Асклепия и у шеста Господа одинаковое происхождение.
— Не знаю, — сказала Хадасса, не отрицая полностью такой возможности. Люди могли извратить то, что Бог дал им. — Как только я впервые увидела этот шест, я вспомнила историю, которую рассказывал мне отец. И вот теперь я рассказываю тебе то, что он когда-то рассказывал мне. Люди увидели свои грехи, покаялись, посмотрели на тот шест, который дал им Бог, поверили в Его возрождающую силу… и остались живы.
Александр был озадачен.
Хадасса видела, как он растерян, понимала его нежелание расставаться с ней. «Помоги мне, Господи», — помолилась она и заговорила дальше.
— Мой отец слышал, как Господь говорил, что, подобно тому, как Моисей поднял этого змея в пустыне, будет поднят и Сын Человеческий.
Александр решил, что понял, о чем она говорит, хотя еще и не понимал, куда она клонит.
— Ты говоришь о Его вознесении?
— Нет. Я говорю о Его распятии. Его прибили к кресту и подняли перед глазами всех людей. Он есть этот шест.
Александр похолодел.
— А к чему ты мне все это рассказываешь?
— Чтобы помочь тебе понять, для чего мне нужно вернуться к Юлии.
Его гнев снова стал набирать силу.
— Чтобы на этот раз тебя распяли? Чтобы быть прибитой к кресту, а не быть съеденной львами?
— Да нет же, Александр. Чтобы взять этот шест Господа и поставить его перед Юлией.
В страхе за Хадассу, Александр встал, подошел к ней, лихорадочно пытаясь найти еще хоть какой-нибудь аргумент, чтобы призвать девушку к здравому смыслу. Он нежно взял ее руки в свои.
— Послушай, Хадасса. Подумай обо всем как следует. Здесь, со мной, ты творишь великие дела. Ты же видишь, как много мы сделали с тех самых пор, когда работали и жили в той лачуге, возле бань. Ты же видишь, как много ты сделала для людей. Люди тебя глубоко уважают.
Хадасса отпрянула.
— Все, что было сделано, сделал Господь, а не я…
— Я знаю это, — сказал Александр, пытаясь ее успокоить.
— И прославлено здесь должно быть Его имя. Не имя Рафы.
Александр нахмурился.
— Я не знал, что тебя так смущает это имя.
— Я не целительница, Александр. Рафа — это Иисус, — сказала Хадасса со слезами на глазах. — Ну сколько раз мне нужно повторять это? — Она приложила руку к своему сердцу. — Я обыкновенная женщина, которая любит Господа. Больше ничего во мне особенного нет.
