— Я тоже ее служанка.
— Вовсе нет, — непреклонно сказал он, — теперь нет.
— Ее мать и отец купили меня в Риме, чтобы я прислуживала Юлии.
— Это было давно.
— Время не отменяет моих обязанностей. Я по-прежнему по всем законам принадлежу ей.
— Ты не права. Может быть, ты не знаешь, но ей за тебя заплатили. Несколько медных монет! Именно так она тебя оценила. Меньше, чем обычный работник в день получает. — Александр сердился не столько на Хадассу, сколько на себя самого, потому что ему следовало бы предвидеть что-то подобное. Он не мог предположить, что сострадание Хадассы окажется настолько сильным, что она проявит его даже к той женщине, которая запросто отправила ее на смерть.
Уже несколько недель, с того самого вечера, как они посетили Юлию Валериан, Хадасса ела только пресный хлеб и пила только воду. С больными она общалась редко, большую часть времени проводя в молитве. Александр думал, что понимает ее. Конечно, ей было нелегко, после того как она увидела женщину, отправившую ее умирать на арене. Конечно, Хадасса какое-то время будет прятаться, даже бояться людей. У Александра мелькнула мысль о том, испытала ли Хадасса удовлетворение, видя, как страдает Юлия Валериан, но спросить об этом он так и не решился.
Александр подумал, что Хадасса уже не в первый раз была готова и даже хотела все бросить и вернуться.
— Я никак не могу тебя понять, — сказал он, стараясь взять себя в руки и найти убедительный довод, чтобы отговорить ее от своего решения. — Ты сердишься на меня за то, что я отказываюсь лечить эту женщину?
— Нет, мой господин, — сказала Хадасса, удивившись тому, что он затрагивает такую тему.
— Я не могу этого сделать, Хадасса. Ты знаешь законы Ефеса. Когда больной, лечащийся у врача, умирает, за это отвечает врач. Только безумный способен браться лечить больного, которого излечить уже явно невозможно. Ты же видела ее язвы и раны.
— Да, видела, — очень спокойно сказала она.
— Значит, тебе понятно, что болезнь охватила уже весь ее организм.
— Да, мой господин.
— Я ничем не могу ей помочь, разве только дать ей те лекарства, которые смогут облегчить ее страдания. Она умрет, и никто не сможет ей помочь. Ты прикоснулась к ней. Ты это знаешь. — Александр видел, как тяжело ей слышать его слова. — И не смотри на меня так. Я знаю, ты скажешь, что не обладаешь никакой целительной силой, за исключением того, что твоими руками делает Бог. Очень хорошо. Я верю тебе. Но когда ты взяла ее за руку, что-нибудь произошло?
Хадасса опустила голову.
— Нет, — тихо ответила она.
— Не по той ли причине ничего не случилось, что вся семья Валерианов находится под Божьим проклятием за то, что они сделали с тобой?
Хадасса взглянула на Александра в упор, явно пораженная его предположением.
— Каждый человек дорог для Бога.
— Кто-то дороже других.
— Нет! Господь беспристрастен!
— Господь справедлив, — твердо сказал Александр, убежденный в том, что Юлия Валериан получает то, что в полной мере заслужила. — Я не собираюсь рисковать своей карьерой и возможностью помогать огромному количеству других больных, тщетно пытаясь спасти женщину, которая заслуживает все то, что с ней произошло.
— Кто ты, что судишь о людях?
— Твой друг! Тот, кто взял тебя из рук Харона. Помнишь? Тот, кто собирал тебя по кускам! Тот, кто л… — Александр вдруг осекся, пораженный тем, что он едва не сказал: Тот, кто любит тебя!
— Значит, в том, что я жива, твоя заслуга?
— Да! — отчаянно воскликнул Александр. В следующее мгновение его лицо исказила гримаса, и он махнул рукой. — Нет! — Глубоко вздохнув, он потер заднюю сторону шеи и отвернулся от Хадассы. — Отчасти.
Она долго молчала, потом произнесла:
— Сейчас ты сказал мне больше, чем тогда, когда поверил, что на мне рука Господа.
Александр взглянул на нее, и его снова охватило отчаяние. Она отдалялась от него. Он это чувствовал.
— Да. Я верю, что Бог оставил тебя в живых, чтобы ты могла научить меня.
— И больше ни по какой другой причине?
— А все другие причины исходят из этой. Разве ты не видишь? Если Бог оставил тебя в живых не для того, чтобы учить меня, что было бы с Севериной, Боэтом, Еленой и сотнями других людей, которые приходили к нам, когда мы еще жили возле бань? Что было бы сейчас с женой Магониана и его сыном, если бы не ты? А сколько еще людей в этом городе нуждается в том даре, который твой Бог даровал тебе?
Его слова не убедили ее.
— Мое возвращение к Юлии — это вопрос чести.
— Какой чести? Только безумец может снова предать тебя в руки женщины настолько падшей и развратной, что теперь она умирает ужаснейшей смертью, которой и врагу-то не пожелаешь. И я не удивлюсь, если узнаю про нее такие вещи, о которых ты даже представления не имеешь.
Хадасса жила у Юлии и служила ей семь лет. И знала о ней гораздо больше, чем Александр мог себе представить. Ей отчасти хотелось думать именно об этой стороне жизни своей бывшей хозяйки, чтобы прикрываться подобными воспоминаниями, как щитом, и не смягчать своего сердца. Но она знала, что не должна так поступать. Стремление помнить только о грехах Юлии неугодно Богу. И, что самое ужасное, это помешало бы Хадассе исполнить Божью волю.
— Я дала Господу слово.
— Господь отдал тебя мне.
Хадасса нежно ему улыбнулась.
— Потому что Он знал, что, когда наступит время, ты отпустишь меня.
— Нет, я тебя не отпущу, — сказал Александр. Она тихо села, глядя на него. Он снова вздохнул. — Ты просто не понимаешь. Стоит тебе открыть лицо, стоит ей узнать, кто ты есть, и она снова отправит тебя на съедение львам. И чего ты тогда добьешься, кроме собственной смерти?
Она опустила глаза.
— Да, это рискованно.
— И тебе вовсе не нужно так рисковать.
В этот момент Хадасса снова подняла на него глаза и от неуверенности в ее взгляде не осталось и следа.
— Огромная возможность требует огромного риска.
— Возможность! Возможность чего?
— Если на то Божья воля, привести Юлию к спасению.
Пораженный, Александр уставился на Хадассу.
— Почему из всех людей ты хочешь спасти от чего-то именно ее? — Увидев слезы на глазах Хадассы, он удивился еще больше. Он не мог в это поверить. Она говорила с полной убежденностью в собственной правоте. Неужели она так наивна?
Он подошел к Хадассе и взял ее за руки.
— Я никогда не смогу понять тебя, — глухим голосом произнес он. — Любой другой на твоем месте полжизни отдал бы только за то, чтобы стоять у постели этой женщины и видеть, как она умирает за свои злодеяния. А ты… ты горюешь о ней.
