Больше часа она рассказывала ему о себе, о своих недугах, своем недовольстве, своей боли, своих страданиях. И при этом совершенно не понимала, что все то, что с ней сейчас произошло, является последствием ее выбора, ее образа жизни, ее одержимого стремления к удовольствиям. Разве не имела она право искать удовольствий и радоваться жизни так, как она сама того хотела? Что в этом было плохого? И при этом она хотела, чтобы он вылечил ее, чтобы она и дальше жила так, как ей хочется. Ее совершенно не волновала его карьера, его принципы, его чувства. Она требовала, чтобы он поставил ее на ноги, тогда как, по сути дела, она сама встала на путь смертельной болезни.
Александр не испытывал ни малейшей жалости к этой женщине.
Все его мысли были сосредоточены на Хадассе, изуродованной, страдающей от боли и медленного, многомесячного выздоровления. Он никогда не слышал от нее ни слова жалобы или голословного обвинения других. Не проходило и дня, чтобы Хадасса не страдала от ран, полученных на арене, а те глубокие шрамы, которые остались у нее навсегда, лишили ее всяких шансов на нормальную жизнь.
И вот теперь неизлечимо больная молодая женщина взывает о помощи, взывает не смиренно, а требовательно — она требует избавить ее от той болезни, причиной которой стала она сама.
— Это нечестно! Я не виновата в том, что больна!
— В самом деле? — произнес Александр, укладывая назад свои инструменты.
— Дайте мне что-нибудь, чтобы мне стало лучше! Я знаю, что вы сможете меня вылечить, если только приложите к этому все силы.
— У меня много больных.
— А мне нет дела до ваших больных. Кто они такие, когда я так страдаю?
От такого тона и таких слов у Александра мурашки пробежали по спине.
В этот момент Хадасса подошла к нему и положила свою руку ему на плечо.
— Александр.
Услышав эту тихую мольбу, он довольно сердито ответил:
— Даже не проси об этом!
— Пожалуйста.
— Ты что, ничего не слышала? — гневно прошептал он ей.
— Я слышу голос потерянного человека.
— Который даже не стоит того, чтобы его нашли. Нет, — твердо сказал Александр. Разительный контраст между этими двумя женщинами оставил в его сердце тяжелый осадок.
— И ты даже не попытаешься…
— Я ее осмотрел, Рафа. Ты к ней прикоснулась. Мы сделали все, что могли.
Юлия разразилась слезами.
— Александр, пожалуйста, послушай… — начала Хадасса.
Он решительно закрыл свою сумку и поднял ее.
— И слушать ничего не буду. Я не собираюсь рисковать своей репутацией из-за того, кому я все равно не смогу помочь. — Его слова звучали достаточно громко, Юлия их слышала, — и достаточно жестоко, чтобы заставить ее замолчать.
Хадасса повернулась к постели больной, но Александр удержал ее и направил к двери. «Рашид!» Когда Александр кивнул, араб вошел в комнату, взял Рафу на руки и вынес ее.
Прометей вошел в покои и следил за тем, как они уходят. Увидев, что Юлия плачет, он взглянул на Александра.
— Ничего нельзя сделать?
— Болезнь зашла слишком далеко.
Выйдя на свежий воздух, Александр глубоко вздохнул. Атмосфера виллы Юлии была слишком тяжелой. Казалось, сама вилла вся пропахла разложением.
Александр шел рядом с Рашидом, несущим Хадассу вниз по ступеням. Рашид осторожно усадил ее в паланкин и поправил подушки, чтобы ей было удобнее. Александр боялся того, что она скажет ему наедине.
Она стала бы умолять его об этой несчастной женщине, и никто не мог бы своими мольбами достучаться до его сердца так, как это умела делать Хадасса. Но Александр решил не давать ей такой возможности. «Я пойду пешком», — сказал он и закрыл паланкин, оставив Хадассу одну. «Пошли», — приказал он носильщикам.
Сегодня он не готов ее слушать. Сегодня в его душе нет места для милости.
Носильщики подняли паланкин с Хадассой и пошли вниз по улице.
Рашид поравнялся с Александром.
— Ее слуга сказал, что она — дочь Фебы Валериан. Ее отец умер. У нее есть брат по имени Марк. Несколько месяцев назад он покинул Ефес.
— Клянусь всеми богами, Рашид. Я ведь подверг ее здесь смертельной опасности?
— Рафа наверняка знала об этом.
— Почему же она ничего не сказала?
На этот вопрос они оба не могли дать четкого ответа. Никто ее не понимал. Она никогда не переставала удивлять и озадачивать их.
— Эта женщина умрет, так? — спросил Рашид, продолжая смотреть перед собой.
— Да, она умрет, — сказал Александр, глядя в каменное лицо араба. — Ей осталось жить считанные месяцы, я думаю.
— Сначала мать. Теперь дочь.
Он кивнул, после чего снова стал смотреть вперед.
— Невольно начинаешь думать, что Бог поражает Валерианов за то, что они сделали с Хадассой.
Александру стало интересно, так ли воспринимает происходящее сама Хадасса. Она все время говорит, что Христос Иисус есть воплощение любви. Но может ли Бог любви вершить такую месть?
Рашид думал о другом.
— Ее смерть будет мучительной?
— И медленной.
Каменное лицо Рашида стало мягче.
— Хорошо, — удовлетворенно сказал он. — Значит, есть на земле справедливость.
27
Марк проснулся от солнечного света, бившего в высоко расположенное окошко. Он поморщился от боли в голове. Простонав, он отвернулся от света и стукнулся об гончарный круг. Выругавшись, он привстал и прислонился к этому кругу головой.
Во рту у него все пересохло. Он увидел, что бурдюк с вином, который он купил накануне вечером, теперь лежал на полу пустой. Каждый удар пульса отдавался болью в голове. Больно было далее тогда, когда Марк провел пальцами по волосам.
Почувствовав, как порыв ветра поднял пыль вокруг него, он увидел, что дверь открыта. Он помнил, что закрывал ее, когда последний раз входил сюда, но что было потом, он, откровенно говоря, уже не помнил.
В его памяти остался только сон.
Закрыв глаза, он попытался восстановить его хотя бы по кусочкам… Хадасса сидит рядом с ним на скамье, в перистиле его римской виллы… Хадасса держит в руках свою лиру и нежно поет. В этом сне она казалась такой живой, реальной. Все окончательно развеялось в тот момент, когда он проснулся.
Никого вокруг.
Проворчав проклятия, Марк заставил себя подняться. Встав, он прошел по комнате к столу. Чувствуя тошноту, он тяжело уперся руками в стол и оглядел помещение в поисках вина. И тут он увидел, что старая женщина тихо сидит в тени, под окном.
— Ты! — произнес Марк и тяжело сел на стул. Он снова опустил голову на руки. Пульсирующая боль казалась невыносимой.
