— Пробовали, ничего не получается.
— Попытаемся.
Появились первые проблески рассвета: на востоке, над лесом, висела желто-красная кайма, можно было уже различить лица солдат, притаившихся в окопах. Звенели комары, то тут, то там раздавался унылый свист какой-то птицы.
Рокоссовский глянул на потемневшее лицо командира батальона, на его покрасневшие от бессонницы глаза, и ему показалось, что во всем его облике светилась какая-то безысходность.
— Сколько воюешь?
— Третий год.
— Где учился?
— На войне. Был старшиной роты, а теперь командую батальоном.
— Я тебе присваиваю звание «майор». — Он повернулся к генералу штаба фронта. — Запишите, пожалуйста.
— Спасибо, товарищ маршал, — повеселел командир батальона.
В расположении наших частей слышался шум машин, повозок, подальше от передовой искрились трубы походных кухонь. Командующий фронтом про себя отметил, что противник проявляет к нам пренебрежение и по явно видимым целям не открывает огня.
Наконец наша артиллерия в условленное время открыла огонь, заговорили реактивные установки. Но не прошло и десяти минут от начала нашей артподготовки, как противник открыл ураганный огонь в трех направлениях: справа — из-за Нарева, слева — из-за Вислы, косоприцельный и в лоб — из крепости Модлин и ее фортов. Многое видел за время войны Рокоссовский, попадал в различные ситуации, едва уходя от смерти, но в таком аду он еще не был. Со всех сторон доносился такой грохот, что казалось, кругом работают какие-то адские машины с мощными двигателями без глушителей и кто-то отчаянно бьет молотом по громадным барабанам. Яркий, слепящий свет и вой осколков загоняли всех в землю. В какой-то момент взгляды командующего фронтом и командира батальона встретились. Рокоссовский ободряюще подмигнул капитану. А тот, в свою очередь, глянул на потемневшее от пыли и грязи лицо командующего, на прокопченную дымом гимнастерку и улыбнулся: мол, пора идти в атаку.
Рокоссовский сам убедился, что до тех пор пока артиллерийская система противника не будет уничтожена, не может быть и речи о ликвидации занимаемого гитлеровцами плацдарма. Для подавления этой системы нужна была более мощная артиллерия, нежели та, которой располагает фронт.
Когда ураганный огонь утих, Рокоссовский по телефону переговорил с командующими армий Гусевым и Поповым, которым приказал воздержаться от всяких наступательных действий до его особого распоряжения.
— Звонил заместитель Верховного Главнокомандующего… — пытался доложить Гусев.
— Николай Иванович, немедленно выполняйте приказ! — оборвал его командующий фронтом и повернулся к генералу, который тушил дымящуюся пилотку. — Давайте зеленую ракету!
К середине дня Рокоссовский вернулся на свой фронтовой КП. Таким возбужденным и расстроенным его никто ни разу не видел. Даже Жуков, глядя на потемневшее лицо и насупленные брови командующего фронтом, не пытался задавать ему вопросы, хотя уже знал о его решении, которое, по сути, отменяло приказ заместителя Верховного Главнокомандующего и представителя Ставки.
Озадаченный Жуков беспрерывно ходил по комнате с суровым и нахмуренным лицом. Казалось, он вот-вот взорвется грубой бранью и насилу сдерживает эмоции.
Рокоссовский сидел молча за столом и курил. Лицо его было необычно напряженным, и весь вид его говорил о том, что он готов ринуться в словесную атаку.
Из соседней комнаты вышел член Военного Совета фронта Н. А. Булганин.
Заметив возбужденное состояние маршалов, он спросил:
— Что у вас тут происходит?
— Спроси у него, — кивнул Жуков, продолжая мерить комнату тяжелыми шагами.
— Я принял личное решение о прекращении наступления! — Рокоссовский глянул на Булганина и затянулся папиросой.
— Доложи об этом Верховному Главнокомандующему. — Жуков посмотрел на Рокоссовского: будет звонить или нет? Командующий фронтом тут же связался по ВЧ с Верховным и доложил о своем решении.
— Что заставило вас это сделать?
— На стороне противника, товарищ Сталин, все преимущества, — говорил возбужденно Рокоссовский, демонстративно отвернувшись от Жукова. — Не один десяток хорошо укрепленных и защищенных позиций, господствующая местность, неограниченное количество боеприпасов. Я лично сам убедился, что гитлеровцев в настоящее время невозможно оттуда выбить. Только зря теряем людей.
— Я подумаю и позвоню.
Через несколько минут Сталин позвонил и согласился с решением командующего фронтом и предложил прислать свои соображения об использовании войск фронта в дальнейшем.
После перехода к обороне войска фронта закрепились на занимаемых плацдармах (пултусском, пулавском, магнушефском, наревском). Теперь они являлись трамплином для броска войск на территорию Германии.
В первой половине октября дружный коллектив штаба фронта; с которым Рокоссовский прошел всю войну, приступил к отработке элементов новой грандиозной фронтовой операции. Ее замысел распространялся и на Берлин.
Рокоссовский на первом этапе операции предполагал нанести главный удар с пулавского плацдарма на Нареве в обход Варшавы с севера, а с плацдармов южнее столицы Польши — в направлении на Познань.
6
В начале ноября исподволь нахлынули затяжные дожди, нередко переходившие в снег. Захлебывались от мутных потоков ручьи и реки, размякли дороги. Но через несколько дней из розовых облаков начало проглядывать чистое, словно заново вымытое голубое небо. Наступили погожие, прохладные и светлые дни. По утрам подмораживало, а днем еще припекало солнце.
В один из таких дней Рокоссовский посетил пулавский плацдарм на Нареве, занимаемый армией генерала Колпакчи. С ним они были знакомы по Белорусскому военному округу еще в 1930–1931 годах. Когда Рокоссовский командовал дивизией, Колпакчи был начальником штаба корпуса. Они более суток отрабатывали различные варианты действий 69-й армии с пулавского плацдарма.
Завершив работу, они пили чай на КП армии и не могли оторваться от мыслей о будущих операциях.
— Представляешь, Владимир Яковлевич, теперь нам нет необходимости брать Варшаву в лоб, — сказал маршал. — Мы ее обойдем с севера и юга и заставим гитлеровцев капитулировать. После Сталинграда и операции «Багратион» они боятся окружения, как огня. Вот только не подвели бы дороги.
— Мы, по-моему, неплохо изучили маршруты движения танков, — Колпакчи смотрел на командующего фронтом темными пронзительными глазами. — Немцы поддерживали дороги в довольно-таки приличном состоянии.
— А воронки от бомб?
— Обочины хорошие, воронки можно обойти. Наш удар должен быть быстрым и сильным.
— Давно ли это было? — произнес Рокоссовский, размешивая кусочки сахара в чашке. — Помнишь, Владимир Яковлевич, первый год войны.
— Такое не забудешь по гроб жизни, — поджал губы Колпакчи. — Зато теперь поддаем фашистам и в хвост и в гриву. Скоро, думаю, доберемся и до их логова — Берлина. Ведь он находится в полосе наступления 1-го Белорусского фронта.
— Да, — проговорил Рокоссовский и подошел к карте. — У меня есть соображения, как его взять с наименьшими потерями.
— Наполеон сказал: «На войне выпадает лишь один благоприятный момент. Гений пользуется им», — улыбнулся Колпакчи.
— Люблю остряков, но не уважаю подхалимов, — сказал добродушно Рокоссовский, отпивая чай.
— Константин Константинович, ну, а если серьезно?
— Если серьезно, то брать в лоб Берлин я бы не стал, — маршал повернулся и посмотрел на собеседника, который следил за указкой командующего фронтом. — Фанатики фашисты, без сомнения, будут драться не на жизнь, а на смерть. В полосе наступления нашего фронта противник располагает очень сильно укрепленными полосами глубоко эшелонированной обороны. Поэтому основой будущей операции должно быть окружение берлинской группировки противника, ее расчленение и уничтожение по частям.
— Ей-богу, здорово!
— В данной обстановке — это просто логично. — Командующий фронтом вышел из-за стола. — Но до этого еще далеко.
Они вышли во двор, где стояла машина Рокоссовского. На лице провожавшего его Колпакчи застыло выражение благодарности и признательности.
Когда Рокоссовский уехал, Колпакчи, провоевавшему всю войну, командовавшему пятью армиями на различных участках фронта, пришло в голову, что он встречал на своем пути три категории командующих фронтами — напористые и грубые, не терпящие возражений; суетящиеся и крикливые, но не державшие обиды на людей; и спокойные, культурные, рассудительные и уверенные в себе.
«К последним можно отнести только Рокоссовского, — подумал Колпакчи, — да, пожалуй, и Черняховского».
Глава двадцать четвертая
