«Командование Армии Крайовой совершило страшную ошибку. Мы (Красная Армия) ведем военные действия в Польше. Мы — та сила, которая в течение ближайших месяцев освободит Польшу. Бур-Комаровский вместе со своим приспешниками ввалился сюда, как рыжий в цирке — как тот клоун, что появляется на арене в самый неподходящий момент и оказывается завернутым в ковер… Если бы здесь речь шла всего-навсего о клоунаде, это не имело бы никакого значения, но речь идет о политической авантюре, а авантюра эта будет стоить Польше сотен тысяч жизней. Это ужасная трагедия, и сейчас всю вину за нее пытаются переложить на нас. Мне больно думать о тысячах и тысячах людей, погибших в борьбе за освобождение Польши».
Наступательные возможности фронтов иссякли, и 29 августа Ставка вынуждена была дать приказ трем Белорусским, 1-му и 4-му Украинским фронтам о переходе к обороне. Лишь войскам правого крыла 1-го Белорусского фронта предстояло наступать в направлении Варшавы.
В начале сентября 1944 года разведка сообщила командующему фронтом, что гитлеровские части, находившиеся под Прагой, атаковали плацдармы на Висле южнее Варшавы.
Рокоссовский в этот же день уже был в 47-й армии, которой командовал генерал Гусев. На совещании в штабе армии он ознакомил присутствующих с приказом о наступлении.
— Мы не можем не воспользоваться тем, что немцы перебросили силы на другой участок, — говорил он, находясь у карты. — Вашей армии во взаимодействии с 70-й и польской армиями предстоит прорвать оборону противника, выйти к Висле и овладеть Прагой. Из резерва фронта вам выделяются танковые и артиллерийские части. На подготовку операции дается пять суток. — Маршал подошел к Гусеву. — Николай Иванович, прошу вас ни в коем случае не ориентировать солдат и офицеров на легкую победу.
— Такого больше не будет, — ответил командарм, вспомнив грешок, который подметил за ним командующий фронтом в одной незначительной операции.
Сражение развернулось 11 сентября, а уже 14 сентября войска овладели Прагой и нанесли противнику значительный урон.
15 сентября Рокоссовский прибыл в предместье Варшавы. На землю уже опустилась осень. Возле подкошенных войной деревьев лежали ворохи желтой листвы. В небе грустно курлыкали журавлиные стаи и старались держаться подальше от земли, где время от времени были слышны выстрелы. Рокоссовский, находясь у разрушенного парка, поднял глаза вверх, где длинными покачивающимися косяками плыли журавли. Ему показалось, что их скрипучее курлыканье было более печальным, чем обычно, словно они тоже были поражены результатами боев. Прощальный крик этих птиц бередил сердце тоской по погибшим в этой бессмысленной бойне людям. Копотный, тяжелый дым стлался по улицам Праги. Все погрузилось в мглистые сумерки, похожие на водяную пыль.
Машина Рокоссовского с остановками медленно пробиралась по улицам предместья Варшавы, где прошло его детство, где жили его родители, братья отца, воспитавшие его и научившие понимать жизнь. Как же все переменилось! Вот улица Маршалковская, где он жил у бабушки Констанции. Не видно фабрики, где он работал с матерью, разрушен железнодорожный вокзал, где трудился отец.
Маршал вышел из машины, спустился в блиндаж, располагавшийся у самой воды. С противоположного берега Вислы немцы стреляли по всему живому. Моросил дождь. Сквозь его завесу были видны руины Варшавы. Слева на Висле чернели развалины — это были железные груды того самого моста, облицовкой которого занимался шестнадцатилетний каменотес Костя Рокоссовский. С противоположного берега несло гарью, доносились взрывы и пулеметные очереди.
Тридцать лет спустя он смотрел через амбразуру блиндажа на Варшаву, где разыгрывалась человеческая трагедия, — и самое страшное было в том, что он не мог в данный момент эффективно помочь восставшим.
Солдаты 1-й армии Войска Польского сделали такую попытку. Они сумели зацепиться за противоположный берег, но пробиться к центру города не смогли. По вине Бур-Комаровского не удалось наладить связь с восставшими. С каждым днем и часом положение на плацдарме становилось более тяжелым, и Рокоссовский решил прекратить операцию и вернуть поляков на наш берег. Польским солдатам форсирование реки стоило больших потерь.
Единственное, чем мог помочь маршал варшавянам, — это сбрасывать с самолетов оружие, боеприпасы и продовольствие. С 14 сентября по 1 октября авиация совершила около двух с половиной тысяч вылетов. Но и это не помогло. 28 сентября фашисты предприняли решительный штурм, и через три дня повстанцы оказались на грани полного поражения. 2 октября командование Армии Крайовой отдало приказ о капитуляции.
5
У стен Варшавы активные действия не предпринимались, но на модлинском направлении шли тяжелые бои. Гитлеровцы прочно удерживали на восточном берегу Вислы и Нарева небольшой плацдарм в виде треугольника, вершина которого была обращена к слиянию рек. Атаковать этот выгодный для противника участок можно было только в лоб. К тому же он располагался в низине и был окаймлен высокими берегами Вислы и Нарева. Все подступы фашисты простреливали перекрестным артиллерийским огнем с позиций, находившихся за реками, а также мощной артиллерией крепости Модлин[47], расположенной в вершине треугольника. Трудно было найти более выгодные позиции.
Войска 70-й и 47-й армий несколько раз атаковали плацдарм, но выбить противника не могли. Они несли большие потери, теряли технику.
Командующий фронтом несколько раз предлагал представителю Ставки Жукову прекратить бессмысленное наступление, но тот категорически отвергал предложения.
Наконец терпение у Рокоссовского лопнуло. Он вошел в дом, где располагался Жуков. Несмотря на поздний час, представитель Ставки отдыхать не собирался. В полной маршальской форме он сидел за столом и при желтоватом свете фонаря записывал что-то в блокнот. Рядом лежали карта с нанесенной обстановкой и стопка каких-то бумаг.
— Ну что? — Жуков поднял голову и, кивнув на кресло, посмотрел на командующего фронтом. — Что стряслось, чем расстроен?
— Все то же, — ответил Рокоссовский, присаживаясь. — Еще одна безрассудная атака на модлинский треугольник провалилась. С выгодных позиций противник расстреливает нас в упор.
— Это еще не значит, что следующее наступление не будет иметь успеха, — заявил Жуков.
— Я настаиваю на прекращении этой бессмысленной лобовой атаки, — решительно сказал Рокоссовский. Он поднялся, прошелся по комнате. Его лицо приняло суровое выражение, глаза расширились. — Если даже гитлеровцы сами уйдут из этого треугольника, то мы его все равно занимать не будем.
— Это почему же? — повысил голос Жуков, окинув суровым взглядом командующего фронтом.
— Потому что мы его обойдем и он больше нам не понадобится… В тех атаках, которые мы проводим, я смысла не вижу!
— А я вижу! — поднялся Жуков. — Атака должна быть проведена быстро, стремительным броском, без оглядки на опасность!
— Георгий Константинович, я уверен — ни одна атака успеха иметь не будет. Еще раз прошу отложить наступление!
— Я не могу уехать в Москву, зная, что противник удерживает плацдармы на восточных берегах Вислы и Нарева. — Жуков остановился против командующего фронтом. — Что я скажу Сталину? Что?
— Это меня не касается.
— А что тебя касается? — жестко спросил Жуков.
— Меня касается сохранение жизни людей! — Рокоссовский резким движением надел фуражку и направился к выходу. — Я сейчас уезжаю на передний край. И если я лично приду к выводу, что атака успеха иметь не будет, то остановлю эту бессмысленную бойню и дам команду о переходе к обороне.
— Последнее слово за мной!
— Нет, я поступлю так, как решил! — произнес Рокоссовский и вышел.
Еще до рассвета командующий фронтом с двумя офицерами штаба прибыли в батальон 47-й армии, который действовал в первом эшелоне. Атака должна была начаться на рассвете. Под рукой у маршала были телефон и ракетница. Он установил сигналы: бросок в атаку — красная ракета, атака отменяется — зеленая.
Ночь была тихая. Рокоссовский со своими спутниками находился в первой траншее, на исходном положении для атаки. К нему подполз командир батальона.
— Товарищ маршал, вы уже привыкли к темноте?
— Да, уже присмотрелся.
— Справа на восточном берегу видите сплошную цепь неровностей?
— Да, вижу.
— Это железобетонные бункеры, которые не берет ни одна артиллерия, — тихо объяснил капитан. — Точно такие же и слева.
Что касается крепости Модлин, то тут и говорить нечего. В этой яме они перемалывают нас, как в мясорубке. У меня от батальона осталось меньше половины.
— Спасибо за откровенность, капитан. Мы их еще раз попробуем подавить артиллерийским огнем.
