— Ешь, гуляка мой, да на печь. Спать пора. Так хорошо было тогда!..
И даже когда около самого плеча просвистело что-то и, с треском ударившись о забор, покатилось по тротуару, он не испугался, не удивился. Поднял эту вещицу, разглядел, по давнишней, еще детской, привычке положил в карман. Усмехнулся:
— Наш уголек, деповский. Вот мазутные черти, добром швыряются!
И еще более радостная мысль:
— Значит, рубанем, если швыряются! Сердце не уголь, не остынет. Однако кто это осмелился?
Оглянулся. Несколько знакомых хат. Ближе всех Чмаруцькина. Подумал про себя: «Все же нехорошо так! Несерьезно, товарищ Чмаруцька! Годы твои не те, чтобы детскими забавами себя тешить. Надо потолковать с человеком, без него не обойдешься. И на кой чорт ненависть человеческую разменивать на мелочи!»
Дальше пошел уже медленнее, сосредоточившись на этой мысли. Думал и прислушивался к ночным звукам окраины городка.
Когда вернулся домой, бабушка встретила его не очень приветливо:
— Гостья там у вас.
— Коли гостья, так ладно.
— Эх, шляются тут всякие! — И, не досказав, ушла в свою комнату, что-то сердито бормоча.
А гостья уже выбежала навстречу:
— Нехорошо, нехорошо, заставлять гостей дожидаться! Я уже добрых полчаса вас жду.
— Что же Любка, — это была она, — мы с вами свидания не назначали, так что и обижаться на меня у вас нет особых оснований.
— Как вам не стыдно так разговаривать с девушками? Это невежливо. Или вы не рады, что я зашла к вам?
— Ну, не сердитесь! Вы, очевидно, хотите мне что-то сказать?
— А вот и хотела, но теперь не скажу, если уж вы напустили на себя такую важность.
— Я совсем не важничаю, — подделываясь под ее легкомысленный тон, сказал Заслонов. — Можете говорить.
— Я вот ее недавно видела!
— Кого это — ее?
— Будто и не знаете? Надю вашу.
— Она такая же моя, как и ваша.
— Рассказывайте! С неделю тому назад я встретила ее в городе. Неужели она не заходит к вам?
— Нет, не заходит.
— Ну и люди! Такая же, видно, гордая, как вы. Она ведь так любит вас, так любит! Это заметно было по всему, девчата говорили, что она очень по вас тосковала. Вы, случайно, не поссорились?
— Может, и поссорились.
— Жаль, жаль! Почему бы ей не заходить к вам? И вам было бы веселее, и нам всем тоже. Даже Кох заинтересовался Надей.
— Надей?
— Ну и Надей, конечно! А также и ее отцом. Это когда я рассказала, что ваша невеста — лесникова дочка, так он даже удивился и сказал: «О-о!» А потом и говорит, что неинтересно, пожалуй, такому видному инженеру водиться с какой-то дочкой лесника. Ну, понятно, он плохо знает наши нравы, вот ему и странно.
— Так, та-а-ак, Любка… — задумчиво произнес Заслонов, не зная, как отвязаться ему от этой гостьи, как закончить надоевший ему разговор. И вдруг он спросил:
— С чего это вы вздумали зайти ко мне? Может, послал кто?
— Я и сама собиралась несколько раз зайти, даже заходила, да все никак не застанешь.
— Ну?
— А тут еще Кох спросил меня про вас, как вы живете, у кого живете, хорошо ли живете, не нуждаетесь ли в чем-нибудь, есть ли у вас знакомые?
— Ну?
— Вот я и зашла к вам, потому что он сказал, что просто стыдно не проведывать своих знакомых.
— Ну, спасибо, спасибо, Любка, что не забываете меня. Да заодно поблагодарите уж и самого Коха за такое внимание ко мне.
— Нет, он просил меня не говорить, что советовал мне проведать вас.
— А что тут особенного? Я очень благодарен за такую заботу обо мне.
— О-о! Он очень внимательный человек, очень внимательный.
— Спасибо, еще раз спасибо!
Любка повертелась перед зеркалом. Игриво взглянула на Заслонова:
— Неужели вы меня не проводите домой? Теперь на улице можно и на хулигана нарваться.
— Ну, разве я осмелюсь пустить вас одну! Как бы только ваш уважаемый Ганс не приревновал.
— Нет… Он человек спокойный.
Заслонов шел с ней по улице, через силу заставляя себя вести веселый, легкомысленный разговор с этой никчемной, пустой девчонкой, которую он прежде всегда называл балаболкой. Она тараторила не умолкая, рассказывая о подругах, о каких-то парнях, о недавней вечеринке, и молола, молола всякую чушь, так что голова разболелась у Заслонова.
Около своего дома она постояла еще с минуту, задержала в своей ладони руку Заслонова, кокетливо сказала ему, прищурив глаза:
— Хоть бы ручку поцеловать решились!
Он отделался шуткой:
— Не люблю целовать на холоде, еще губы распухнут!
— Эх вы, а еще рыцарь называется! Не удивительно, что Надя к вам глаз не кажет. Ну, будьте здоровы!
— Приятных снов и хороших женихов… — в тон ей ответил Заслонов и торопливо пошел обратно. Остановился у хаты Чичина и, зайдя во двор, решительно постучал в окно.
— Вызываю по срочному делу в депо! — нарочито громко произнес он, а когда Чичин вышел из хаты, добавил вполголоса:
— Чтобы не побеспокоить любопытных, пройдем в депо, будто по делу.
Когда шли глухими проулками, он предложил Чичину:
— Надо срочно уведомить Канапельку, им, видно, серьезно заинтересовались в гестапо.
— А что такое?
Заслонов рассказал о визите Любки.
— О Канапельке, Константин Сергеевич, беспокоиться не надо. Все сделано, и человек сегодня в полной безопасности. Что вас еще интересует?
— Про паровозы слыхал?
— Слыхал. Два. Работа аккуратная. Даже неплохо, что это случилось немного далековато. Правда, не всегда догадаешься, где это произойдет, близко или далеко… Но, как видите, можно быть уверенным, что произойдет это обязательно.
— Почему это в первый раз случилось с вагонами, а не с паровозом?
— Да, видите ли, солдаты перехватили уголь, приготовленный для паровозов.
— И это тоже неплохо, лишь бы не впустую. Как теперь наш арсенал?
— Гудит. На полный ход! Свой тол мы весь пустили в работу. Обещал Мирон Иванович подбросить в ближайшие дни, у него там есть еще запас.
— Эти штучки пока что пускайте, да не слишком густо, а то сразу заподозрят. Да, вот по тем адресам подбросили, о которых я говорил?
— Сделано уже, Константин Сергеевич! И в Минск подбросили, и в Смоленск отправили небольшую партию. Еще кое-куда послали. В конце концов и нам легче будет. Освоят и там нашу продукцию. Мы за патент платы не требуем!
Некоторое время они пробыли в депо. Заслонов обошел важнейшие участки работы:
— Поднажмите, хлопцы, поднажмите! Давай работу, давай! — шутливо бросил он на ходу группе рабочих, которые меняли паровозные скаты.
— Дураков работа любит… — проворчал кто-то за паровозами.
— Устарело, устарело, голубь мой! В наше время работа умных любит. Понятно, и работа умная!
Кое-кто вздохнул, иной пожал плечами, третий молча стиснул зубы, некоторые исподлобья, косо взглянули на инженера.
Заслонов отлично понимал каждый их жест и скрытые мысли.
— Ничего, ничего, хлопцы! Гляди веселей! Не всегда человек знает, где он найдет, а где потеряет. Каждую работу оценивают по ее хорошему результату в конце.
Начальник говорил загадочно — это ясно. Не разберешь только, к чему он клонит. Вот раньше, когда он был начальником депо, мысли его были куда понятнее. А теперь? Туманно выражается начальник. Какие там еще концы, когда и так уж один конец всему, будь оно проклято!
— Продался, не иначе, с потрохами продался, гад, да еще посмеивается, загадками развлекает.
А какие тут загадки, когда яснее ясного начинает к людям придираться:
— Э-э, никуда не годится такая работа! С такой работой паровоз и одного перегона не пройдет. А еще такой знатный слесарь! И такая халатная работа! Прошу, прошу серьезно работать, как следует.
Обошел, поглядел, увещевал, кое-кому даже погрозил. А когда скрылся за дверью, вслед ему понеслись упреки, ворчанье:
— Так измениться!
4
Полицаи всегда предпочитали останавливаться у старосты Сымона. Куда бы ни ехали, они не миновали его хаты. Возможно, что их привлекало богатое угощение, на которое хозяин не скупился. Когда ни заедешь к старосте, всегда у него можно отдохнуть, и закусить, и с дороги осушить стакан-другой такого первача, который мог бы, казалось, свалить с ног любого крепыша. А в довершение ко всему — и хозяйка веселая, общительная, умеет занять гостей, а порой такое расскажет, что животы еле не лопаются от смеха.
Правда, после этих угощений полицаи не очень удачно завершали свои рейды: то подозрительных людей, за которыми они ехали, почему-то уже не оказывалось в селе, они бесследно исчезали; то собранные хлебопоставки раскрадывали; то еще что-нибудь случалось. Но, если говорить начистоту, у полицаев вообще никогда особой удачи не бывало. А про их неудачи и говорить не приходится. Да и при чем тут, в конце концов, дядька Сымон и его почтенная тетка Ганна? Пить — пили, на неудачи не жаловались. Такая уж служба полицейская, собачья, можно сказать, доля. Недаром тетка Ганна сочувствовала им порой, когда они изрядно выпивали:
