Далинар застыл с открытым ртом. Он кричал. Солдаты смущенно поглядывали друг на друга. Как и раньше, он отыгрывал все, что делал в видении, говорил на тарабарском языке и метался из стороны в сторону.
– Я пришел в себя, – произнес Далинар. – Все в порядке. Можете меня отпустить.
Ренарин кивнул, и солдаты с неохотой повиновались. Юноша забормотал какие-то объяснения, что-то про неимоверно сильное желание отца вступить в битву. Звучало не очень убедительно.
Далинар удалился в угол казармы, сел на пол между двумя скатанными матрасами, постарался выровнять дыхание и принялся размышлять. Он доверял видениям, но жизнь на войне в последнее время была достаточно сложной и без того, чтобы его считали сумасшедшим.
«Поступай с честью, и честь придет тебе на помощь».
Видение приказало ему доверять Садеасу. Но он никогда не сможет объяснить это Адолину. Сын не только ненавидел Садеаса, но и считал, что видения – порождения больного ума Далинара. Оставалось лишь продолжать то, что он и так делал.
И каким-то образом заставить великих князей объединиться.
20
Алое
Семь лет назад
– Я могу ее спасти, – сказал Каладин, стягивая рубашку.
Девочке было всего пять лет. И она умирала.
– Я могу ее спасти, – снова пробормотал он себе под нос.
Собралась толпа. Прошло два месяца со смерти светлорда Уистиоу; у них все еще не было градоначальника. Все это время он почти не видел Лараль.
Кэлу было всего тринадцать, но его хорошо учили. Первая опасность – потеря крови; нога ребенка сломана, перелом открытый, и там, где кость пробила кожу, пузырилась красная кровь. Кэл прижал пальцы к ране и понял, что они дрожат. Торчащий обломок кости был скользким, влажным от крови. Какие артерии порвались?
– Что ты делаешь с моей дочкой? – Широкоплечий Харл протолкался через толпу зевак. – Ты, кремлец, буревая отрыжка! Не трогай Миасаль! Не…
Харл замолчал, когда несколько мужчин оттащили его. Они знали, что Кэл, который просто проходил мимо, был единственной надеждой девочки. Алима уже послали за отцом Кэла.
– Я могу ее спасти, – повторял Кэл.
Она была бледная и не шевелилась. Эта рана на голове, возможно…
«Нет времени об этом думать».
Одна из артерий голени была рассечена. Мальчик соорудил из своей рубашки жгут, чтобы остановить кровотечение, но ничего не вышло. Продолжая прижимать пальцы к порезу, он крикнул:
– Огонь! Мне нужен огонь! Быстрее! Кто-нибудь, дайте мне рубашку!
Несколько мужчин бросились за огнем, а Кэл приподнял ее ногу. Кто-то поспешно сунул ему свою рубашку. Кэл знал, куда надо нажимать, чтобы перекрыть артерию; жгут соскальзывал, но не его пальцы. Он стискивал эту артерию, прижимая рубашку к остальной части раны, пока Валама не вернулся с горящей свечой.
Они уже начали нагревать нож. Хорошо. Кэл взял его, приложил к ране, и ноздри защипало от запаха горелой плоти. Налетел прохладный ветерок и унес вонь с собой.
Руки Кэла перестали дрожать. Он знал, что следует делать. Мальчик действовал с проворством, которому сам удивлялся, и безупречно прижег рану – наставления отца сыграли свою роль. Ему по-прежнему нужно было как-то остановить артериальное кровотечение – прижигания для такой большой артерии, скорее всего, недостаточно, но жгута и прижигания должно хватить.
Когда он закончил, кровь остановилась. Он выпрямился, улыбаясь. А потом заметил, что из раны на голове Миасаль кровь тоже не течет. Ее грудь не двигалась.
– Нет! – Харл рухнул на колени. – Нет! Сделай что-нибудь!
– Я… – начал Кэл.
Он остановил кровотечение. Он…
Он ее потерял.
Кэл не знал, что сказать, как ответить. Нахлынула сильная, жуткая тошнота. Харл оттолкнул его прочь, рыдая, и Кэл упал. Мальчик снова начал трястись, когда Харл обнял бездыханное тело.
Толпа вокруг хранила молчание.
Через час Кэл сидел на крыльце перед хирургической комнатой и плакал. Его охватила тихая скорбь. Он все еще трясся. Слезы катились по щекам.
Мальчик сидел, прижав колени к груди и обхватив их руками, и пытался понять, что бы такое сделать, как прийти в себя. Может, есть лекарство от этой боли? Забинтовать глаза, чтобы не текли слезы? Он должен, должен был ее спасти…
Послышались шаги, и на него упала тень. Лирин присел на корточки напротив сына:
– Я осмотрел твою работу. Ты все сделал правильно. Я тобой горжусь.
– У меня ничего не вышло, – прошептал Кэл.
По одежде мальчика расползались красно-коричневые пятна.
Еще недавно они были алыми, но теперь кровь впиталась в ткань.
– Я знавал людей, которые часами упражнялись, но при виде настоящей раны столбенели. Когда такое происходит неожиданно, все куда сложнее. Ты не застыл как истукан, ты бросился к ней, ты пытался помочь. И все сделал хорошо.
– Не хочу быть лекарем, – сказал Кэл. – Я не справлюсь.
Лирин вздохнул, обошел ступени и сел рядом с сыном:
– Кэл, увы, но такое случается. Ты больше не мог ничего сделать. Ее маленькое тело слишком быстро истекло кровью.
Кэл не ответил.
– Тебе следует научиться тому, когда надо переживать, – мягко проговорил Лирин, – а когда – отпускать. Ты сам все поймешь. Я тоже в молодости через это прошел. У тебя появятся свои мозоли.
«Разве это хорошо? – подумал Кэл, и по его щеке скатилась еще одна слеза. – Научиться тому, когда надо переживать… а когда – отпускать…»
Где-то далеко Харл все еще оплакивал свою дочь.
21
Почему люди лгут
Достаточно взглянуть на последствия его краткого визита в Сель, чтобы понять мою правоту.
Каладину не хотелось открывать глаза. Если откроет, то проснется. А если проснется, то боль – жжение в боку, ноющие ноги, тупая пульсация в руках и плечах – окажется не просто ночным кошмаром. Она станет настоящей. И вся будет его.
Он подавил стон и перевернулся на бок. Болело все тело. Каждая мышца, каждый дюйм кожи. Голова гудела. Казалось, страдали даже его кости. Хотелось лежать без движения, пока Газ не придет и не вытащит его из барака за ноги. Это было бы легко. Разве он не заслужил хоть однажды что-то получить легко?
Но он не мог этого себе позволить. Перестать двигаться, сдаться – это то же самое, что умереть, а это недопустимо. Каладин уже принял решение. Он поможет мостовикам.
«Хэв, будь ты проклят. Даже сейчас тебе ничего не стоит пинком выгнать меня из койки». Каладин отбросил одеяло и вынудил себя встать. Дверь в казарму была приоткрыта ради свежего воздуха.
Когда он поднялся, стало хуже, но для мостовика время на восстановление сил было непозволительной роскошью. Держись или сдохни. Каладин уперся рукой в неестественно гладкий духозаклятый камень казарменной стены, чтобы не упасть. Потом глубоко вздохнул и пересек помещение. Странное дело, многие уже проснулись и сидели. Молча наблюдали за Каладином.
