Я подхожу к скамье подсудимых и кладу руку Джейкобу на плечо. Он тут же вздрагивает, как я и ожидал, под пристальными взглядами присяжных.
— Если бы вы некоторое время пообщались с Джейкобом, — продолжаю я, — то подумали бы, что он… какой-то не такой. Иногда сложно объяснить словами. Он может показаться странным или необычным… но вы бы точно не приняли его за сумасшедшего. В конце концов, он способен поддержать беседу; об определенных вещах он знает больше, чем я; он не бегает туда-сюда, прислушиваясь к голосам у себя в голове, не поджигает мелких животных. Но невменяемость как юридическое понятие сильно отличается от бытового представления о невменяемости. В определении говорится: в момент совершения деяния обвиняемый — в результате серьезного умственного или психического расстройства — не мог адекватно оценивать противоправность содеянного. Это означает, что человек с неврологическими нарушениями типа синдрома Аспергера — такой, как Джейкоб, — если он совершает преступление, не может быть призван к ответу, как я или вы. То, что вы услышите из показаний свидетелей защиты, — доказательство того, что Джейкоб, страдающий синдромом Аспергера, не в состоянии понять, как его действия могут причинить вред другому человеку. Вы услышите, что человек с синдромом Аспергера имеет специфическое хобби, которое захватывает его и превращается в навязчивую идею. Вы увидите, дамы и господа, что синдром Аспергера мешает Джейкобу понять, что в отношении Джесс Огилви он поступил неправильно.
За спиной я слышу шепот, краем глаза вижу десяток записок, которые громоздятся на моем столе. Джейкоб раскачивается взад-вперед, его губы плотно сжаты. Через минуту он начинает писать записки и Эмме.
— Никто не отрицает, что с Джесс Огилви произошла настоящая трагедия, мы искренне соболезнуем ее родным. Но не нужно усугублять трагедию и порождать вторую жертву.
Я киваю и возвращаюсь на свое место. Записки краткие и злые.
«Нет».
«Ты должен им рассказать».
«Я поступил правильно».
Я наклоняюсь к своему подзащитному.
— Просто доверься мне, — прошу я.
ТЕО
Вчера я сидел один в зале суда, зажатый между женщиной, которая вязала младенцу чепчик, и мужчиной в твидовом пиджаке, который постоянно отправлял по телефону сообщения во время свидетельских показаний. Никто не знал, кто я, — и я был этому рад. После первого перерыва по требованию Джейкоба я прошел в небольшую комнату за занавеской, пристав пропустил меня внутрь, и мое инкогнито было раскрыто. Я заметил, что женщина с вязанием пересела в другой конец зала, как будто я был болен проказой, а не носил ту же фамилию, что и подсудимый. А мужчина в твидовом костюме перестал отправлять сообщения. Он засыпал меня вопросами: «А раньше Джейкоб выходил из себя? Он хотел переспать с Джесс Огилви? Она его отшила?» Я почти сразу понял, что это какой-то репортер, и в конце концов просто встал рядом с одним из приставов.
Сегодня я сижу рядом с отцом — человеком, которого совершенно не знаю.
Когда Оливер начинает свою речь, папа наклоняется ко мне.
— Что ты знаешь об этом парне?
— Он любит бродить по пляжу, у него «Форд-Скорпио», — отвечаю я.
А вот что мне на самом деле известно: Оливер сегодня погладил маму по руке. Не так «ой-вы-чуть-не-упали-я-вас-поддержал», а «моя-дорогая-девочка». Что, черт побери, все это означает? Он должен выручать моего брата, а не приударять за мамой.
Я понимаю, что должен был бы испытать облегчение оттого, что приехал отец, но, по правде говоря, ничего такого не испытываю. А размышляю, почему мы все сидим и слушаем дело об убийстве, вместо того чтобы сидеть в первых рядах в Фенуэй и болеть за «Сокс». Я удивляюсь тому, откуда научился завязывать галстук (как завязал его сегодня Джейкобу), учитывая, что отец меня этому не учил. Размышляю над тем, что сходство ДНК автоматически не делает людей ближе.
Как только Оливер заканчивает свою речь, я поворачиваюсь к отцу.
— Я не умею ловить рыбу, — говорю я. — То есть я не знаю, как насадить червяка на крючок, как пользоваться багром и всякое такое.
Он, нахмурившись, смотрит на меня.
— Было бы круто, если бы мы поехали на рыбалку, — продолжаю я. — Ну, знаешь, на тот пруд за школой.
Это, разумеется, совершеннейшая глупость. Мне было полгода, когда отец нас бросил. Я едва научился сидеть, о каком багре могла идти речь.
Отец как-то сутулится.
— У меня морская болезнь, — признается он. — Не могу стоять даже на пристани. Всегда боялся.
В конечном итоге разговора не получилось.
Однажды я ходил к доктору Мун. Мама решила, что у нее родилась отличная идея отправить меня к психиатру, чтобы побеседовать о моих чувствах, принимая во внимание тот факт, что мой брат высасывает всю энергию и время, словно гигантский кармический пылесос «Гувер». Не могу сказать, что многое запомнилось после этой встречи, за исключением того, что от доктора Мун пахло ладаном и она велела мне снять туфли, потому что сама гораздо лучше думает разутая. Может, и мне станет легче думать.
С другой стороны, я помню наш разговор. Она сказала, что иногда мне будет трудно справляться с ролью младшего брата, потому что придется взвалить на себя обязанности старшего. Она сказала, что я могу расстроить и даже рассердить Джейкоба, а в результате он вообще поведет себя как ребенок. В этом она являлась психологическим эквивалентом прогноза погоды: с большой долей вероятности она могла предвидеть, что случится, но совершенно не способна помочь справиться с бурей.
На месте свидетеля она выглядит иначе, чем у себя в кабинете. Например, сейчас на ней деловой костюм, а непослушные длинные волосы собраны в пучок. И на ногах туфли.
— Сначала Джейкобу был поставлен общий диагноз аутизм. Позже мы уточнили диагноз: глубокое умственное расстройство. И лишь в шестом классе ему был поставлен окончательный диагноз — синдром Аспергера, исходя из его неспособности интерпретировать социальные намеки и общаться со сверстниками, несмотря на высокий интеллектуальный уровень и умение разговаривать. Для сверстников Джейкоба такое уточнение диагноза не редкость. Это не означает, что раньше у него не было этого синдрома, он был, это просто означает, что мы не знали, как правильно назвать.
— Вы не могли бы дать определение синдрома Аспергера для тех, кому это словосочетание незнакомо, доктор? — просит Оливер.
— Это психическое расстройство, влияющее на процесс обработки мозгом информации. Синдром находится в верхней части аутичного спектра. Люди, страдающие синдромом Аспергера, обычно очень умны и сведущи — этим они отличаются от собственно аутистов, которые совершенно не умеют общаться, — однако они абсолютно не приспособлены в социальном отношении.
— Значит, люди с синдромом Аспергера могут быть умными?
— Некоторые с этим синдромом обладают интеллектом гениев. Но когда дело доходит до светской беседы, они совершенно теряются. Их необходимо обучать социальному взаимодействию, как иностранному языку, как мы бы с вами обучались фарси.
— Иногда и адвокатам трудно завести друзей, — говорит Оливер, чем вызывает смех у присяжных. — Значит ли это, что у нас синдром Аспергера?
— Нет, — отвечает доктор Мун. — Человек с синдромом Аспергера отчаянно хочет быть как все, но просто не может понять социального поведения, о котором мы знаем на интуитивном уровне. Он не понимает язык жестов, не может по выражению лица определить настроение собеседника. Он не в состоянии интерпретировать невербальные намеки, например зевоту как признак скуки, когда ведет разговор. Он не в состоянии понять, что думает или чувствует другой человек; ему несвойственно сочувствие. Он искренне считает себя центром своей вселенной, и все его реакции основаны на этом принципе. Например, у меня был пациент, который поймал свою сестру на том, что она подворовывает в магазинах, и донес на нее, — не из моральных принципов сообщил о правонарушении сестры, а потому что не хотел прослыть человеком, сестра которого совершает преступления. Как бы ни поступил ребенок с синдромом Аспергера — он поступает исходя из собственных интересов, а не интересов другого человека.
— Существуют ли признаки этого расстройства?
— Разумеется. У человека с синдромом Аспергера возникают сложности с организацией и выделением главного в правилах и задачах. Он склонен сосредоточиваться на мелочах в ущерб общей картине, он часто месяцами и даже годами увлечен одним каким-то специфическим предметом. Он может безостановочно говорить об этом предмете — даже если это очень сложный предмет. По этой причине такое расстройство иногда называют синдромом «маленького профессора». Дети с синдромом Аспергера разговаривают так по-взрослому, что легче ладят с приятелями родителей, чем со сверстниками.
