— Куда вы меня везете? — робко и чуть слышно из-за смутного ощущения какой-то неопределенной вины спросил капеллан, по-прежнему не глядя на своих конвоиров. Ему вдруг почудилось, что его собираются обвинить в столкновении самолетов и смерти Нетли. — Что я такого сделал?
— Ты вот чего, парень, ты пока заткни свое хайло, — предложил ему полковник, — и обожди наших вопросов, идет?
— Не надо с ним так разговаривать, — сказал майор. — Зачем нам его унижать?
— А тогда пусть заткнет свое хайло и молчит, пока ему не начали задавать вопросы.
— Вы пока заткните ваше хайло, отец, — благожелательно посоветовал капеллану майор. — Так будет лучше.
— Меня не надо называть «отец», — сказал капеллан. — Я не католик.
— Я тоже, отец, — сообщил ему майор. — У меня просто такая привычка — называть всех божьих служителей титулом «отец», потому что я набожный.
— Он небось даже не верит, что у нас в окопах есть атеисты, — насмешливо глянув на капеллана, сказал полковник и по-приятельски ткнул его кулаком в бок. — Ну-ка просвети их насчет атеистов, отец. Есть они у нас в окопах?
— Не знаю, сэр, — отозвался капеллан. — Я никогда не бывал в окопах.
— Вы и на небесах не бывали, — брюзгливо сказал ему, оглянувшись с переднего сиденья, третий офицер. — Так вам ведь не приходит в голову, что небес нет?
— Или приходит? — спросил полковник.
— Вы совершили очень серьезное преступление, отец, — объявил капеллану майор.
— Какое преступление?
— Этого мы пока не знаем, — сказал полковник. — Но обязательно узнаем. А вот что оно серьезное — это мы уже знаем.
Они съехали с шоссе у здания штаба полка и, почти не снижая скорости — шины при повороте пронзительно заскрипели, — обогнули автостоянку перед главным входом, потом само здание и остановились перед небольшой дверью. Три офицера вылезли из машины и поманили за собой капеллана. Затем отомкнули дверь, спустились гуськом по узкой деревянной лестнице с шаткими ступенями и ввели капеллана в сырую сумрачную подвальную комнату с низким бетонным потолком и неоштукатуренными каменными стенами. Все углы комнаты были затянуты паутиной. Большая мокрица быстро уползла при их появлении за влажную водопроводную трубу. Конвоиры посадили капеллана на жесткий деревянный стул с прямой спинкой, который стоял перед небольшим голым столом.
— Располагайся как дома, парень, — предложил капеллану полковник, включив яркую лампу и направляя ее слепящий отражатель ему в лицо. Он положил на стол коробку спичек и кастет. — Нам надо, чтобы ты расслабился.
Не совсем веря, что все это творится с ним наяву, капеллан в ужасе таращил слезящиеся глаза. Зубы у него дробно постукивали, а руки и ноги как бы отнялись. Эти люди могли сделать с ним все, что захотят; они могли избить его до смерти, и никто не пришел бы ему на помощь — никто, кроме, быть может, набожного доброжелательного майора с хищным лицом, который подошел к раковине и открыл кран, так что подвальная тишина наполнилась шумным плеском разбивающейся об раковину струи, а потом вернулся к столу и положил на него рядом с кастетом массивный резиновый шланг длиной примерно с человеческую руку.
— Все будет в порядке, капеллан, — ободрительно сказал он. — Вам нечего бояться, если вы невиновны. Почему у вас такой испуганный вид? Вы ведь, наверно, невиновны?
— Это он-то невиновен? — удивился полковник. — Еще как виновен, сучье отродье!
— В чем я виновен? — спросил капеллан, решительно не представляя себе, как тут с ним поступят и к кому из них взывать о милосердии. У третьего офицера не было знаков различия, и он стоял где-то в отдаленье. — Что я такого сделал?
— Это вот нам и предстоит выяснить, — ответил полковник, пододвигая капеллану бумагу и ручку. — Напиши-ка свою фамилию, парень. Собственным почерком.
— Собственным почерком?
— Во-во, собственным. Бумаги, надеюсь, тебе хватит? Пиши в любом месте. — Когда капеллан написал свою фамилию, полковник вынул из папки еще один лист и показал оба листка майору, который подошел к нему и с озабоченным видом склонился над столом.
— Почерки на первый взгляд разные, — сказал он.
— Его работа, как я и говорил.
— Какая работа? Что я такого сделал? — спросил капеллан.
— Этого я от вас не ожидал, — с мрачной горечью упрекнул его майор.
— Чего не ожидали?
— Таких преступных фокусов, отец.
— Каких фокусов? — с нарастающей тревогой вскричал капеллан. — Что я такого сделал?
— А вот что, — ответил майор и, словно бы преодолевая омерзение, пододвинул к нему по столу листок бумаги с его фамилией. — Это же не ваш почерк, отец.
— Как так не мой? — Капеллан изумленно сморгнул несколько раз подряд.
— Так вот и не ваш, отец. Вы опять лжете.
— Да ведь я только что это написал! — гневно вскрикнул капеллан. — У вас на глазах!
— В том-то и дело, — ядовито подтвердил майор. — Вы писали у меня на глазах. И теперь не сможете отрицать, что писали собственной рукой. Человек, способный солгать насчет собственного почерка, способен лгать бесконечно.
— Да как я солгал насчет своего почерка? — со злобой выкрикнул капеллан, забывший от возмущения даже про страх. — Может, у вас парный психоз? О чем вы оба толкуете?
— Мы предложили вам написать вашу фамилию собственным почерком. А вы этого не сделали.
— Как так не сделал? Чьим же я почерком, по-вашему, писал?
— Чьим-то чужим.
— Чьим-то чужим?
— А вот это мы вскорости выясним, — с угрозой сказал полковник.
— Выкладывайте все начистоту, капеллан.
— Это мой почерк! — горячо, даже почти горячечно выкрикнул капеллан, в недоумении глядя то на одного своего мучителя, то на другого. — Где тогда, по-вашему, мой почерк, если это не мой?
— А вот он, — с видом глубокого превосходства отозвался полковник и пододвинул капеллану фотокопию солдатского письма, из которого было вымарано все, кроме обращения «Дорогая Мэри», а внизу кто-то приписал: «Тоскую по тебе безумно. Э. Т. Тапмэн, капеллан ВВС США». Капеллан покраснел, и полковник, презрительно глядя на него, спросил: — Ну так что, парень? Ты знаешь, чей это почерк?
— Нет, — после мучительной паузы ответил капеллан, узнавший почерк Йоссариана.
— Ты ведь грамотный парень, верно я говорю? — едко осведомился полковник. — А потому должен понимать, что выдал себя с головой, указав свою фамилию и должность…
— Фамилия-то здесь моя…
— …которую никто, кроме тебя, написать не мог. Что и требовалось доказать.
— Я ее не писал. И почерк здесь не мой.
— То есть ты его подделал, — холодно заключил полковник, пожав плечами. — И здесь тоже подделал.
— Это, наконец, невыносимо! — теряя от злости голову, заорал капеллан. Он вскочил на ноги и сжал кулаки. — Я этого не потерплю! Слышите? Не потерплю! Только что погибло двенадцать человек, а я вынужден тратить время на ваши дурацкие вопросы! У вас нет никакого права держать меня здесь, и я этого не потерплю!
Полковник молча ткнул капеллана в грудь, и тот рухнул на стул, обессиленный и перепуганный больше прежнего. Майор взял со стола резиновый шланг и принялся многозначительно похлопывать им себя по ладони. Полковник ухватил спичечный коробок, вынул оттуда спичку и, приготовившись чиркнуть ею, посмотрел на капеллана в предвкушении новых признаков бунта. Бледный от страха капеллан оцепенел. Слепящая лампа заставила его преодолеть оцепенение, и он отвернулся; плеск воды в гулкой раковине раздирал ему барабанные перепонки. Он хотел теперь одного — узнать, что им надо от него услышать, и во всем признаться. Он с тревогой смотрел на третьего офицера, который, по знаку полковника, отделился от стены, неторопливо подошел к нему и небрежно сел в нескольких дюймах от него на угол стола — лицо бесстрастное, а взгляд пронзительный и холодный.
— Выключите лампу, — негромко сказал он, глядя капеллану в глаза. — Она мешает.
— Благодарю вас, сэр, — улыбнувшись ему бледной улыбкой, пролепетал капеллан. — И воду, пожалуйста.
— Пусть течет, — сказал третий офицер. — Она мне не мешает. — Он поддернул на коленях брюки, как бы опасаясь помять остро отглаженные складки. — Назовите мне ваше вероисповедание, капеллан, — безучастно предложил он.
— Я анабаптист, сэр.
— Очень подозрительная религия, верно?
— Подозрительная? — простодушно удивился капеллан. — Почему, сэр?
— Потому что мне о ней ничего не известно. Против этого трудно возразить, правильно я говорю? А разве это не делает ее чрезвычайно подозрительной?
— Н-н-не знаю, сэр, — дипломатично пробормотал капеллан. Отсутствие знаков различия сбивало его с толку, он даже не был уверен, что должен говорить «сэр». Какой у него чин? И кто дал ему право вести допрос?
