их два типа – целерациональное и ценностно-рациональное. Их роднит между собой ясность, внятное представление со стороны действующего того мотива, который служит основанием его поведения, – это во-первых. Во-вторых, это ясное представление о реальной или возможной взаимосвязи его собственных действий и последствий этих действий. У действующего есть полная ясность, почему он так действует и что будет в результате его действий. Эта ясность есть у действующего и тогда, когда действие ценностно-рационально, и тогда, когда оно целерационально. Именно потому оно в обоих случаях называется рациональным. Теперь двигаемся дальше.
Связь причины и следствия – вот что ясно для действующего. Того следствия, которое уже наступило? Нет, того, которое он предвидит, т. е. он предполагает, что существует некий порядок вещей, в рамках которого его действие будет иметь некий предсказуемый для него результат – поэтому он так и действует, он хочет этого результата. Правильно ли он рассуждает? Еще один очень важный момент – для Вебера совершенно несомненно, что знания обладают разным достоинством, и чем более рационально знание, тем более высоким достоинством оно обладает – полнота научного рационального знания обнаруживает свою мощь способностью правильно предсказать результат там, где обычный человек может промахнуться. Это значит, что ученый заведомо умнее тех, кто наблюдает. Не потому, что у него больше способностей, но потому, что у него есть наука.
Подлинно научное – это когда нам представляют характеристики поведения «as is». Здесь все хорошо до одного очень важного критического момента. Как только наш с вами коллега говорит: «Эти ведут себя рационально, а эти нерационально, эти отсталые, а эти прогрессивные», как только социолог пишет про людей, которых он изучает, что они что-то еще не понимают, он отождествляет свою позицию с позицией науки, науку – с безошибочным знанием, безошибочное знание – с движением прогресса, которое многократно дискредитировало себя. Ученый не умнее тех, кого он изучает, но Вебер этого еще не знает, дело не в гордыне Вебера, а в положении науки его времени. Поэтому (возвращаясь к его типологии) он говорит, что мы можем различать несколько типов целерационального действия. Один из них – это действие, практически полностью совпадающее с чистым типом рациональности, то есть, если есть задача, состоящая в целедостижении, и наука говорит нам, что есть наиболее эффективный способ решения, то мы берем лекало номер один (самый эффективный способ решения задач) и говорим: да, посмотрите-ка. Неважно, кто это будет – школьный учитель, доказывающий теорему Пифагора, инженер, который следует точным инструкциям и организует производственный процесс, – что угодно и кто угодно. Всякий раз, когда мы это обнаруживаем, мы говорим: «Вот оно, вполне рациональное действие». Но, к сожалению, мир не совершенен. Бывает так, что люди совершают действие совсем неправильно. То правильно, то неправильно, то ближе, то дальше от того самого идеального, самого лучшего типа рациональности. Не назовем ли в этом случае действование целерациональным? Назовем, но это уже другой тип, либо речь идет о том, как, в среднем, чаще всего ведут себя люди, старающиеся поступать рационально. Есть обстоятельства, сбивающие их с пути, и наблюдая, как они себя ведут, мы говорим: «Это наиболее частое целерациональное поведение, наиболее распространенное, хотя возможно, что оно довольно далеко отстоит от высшего идеального типа». Есть другая возможность целерационального поведения, которое максимально подходит к высшему идеальному типу, насколько это вообще возможно. Представим себе, что для выполнения неких операций нужно запомнить некое количество цифр и есть объективные возможности человека – оказывается, что запомнить все эти цифры невозможно, но запомнить некое наибольшее количество цифр – вполне. Это максимальное приближение будет отдельным, максимально возможным типом.
Теперь сделаем следующий шаг. Совершенно ясно, что научная правильность, хозяйственная правильность, бюрократическая правильность – это не очень-то большой набор того, что есть. Почему, тем не менее, это стоит на переднем плане? Потому, что Вебер рассматривает историческое движение в некоторых важных чертах точно так же, как его рассматривают другие классики социологии, в том числе немецкие. Целерациональное действование это «Gesellschaft», по Тённису. Когда Тённис выпускает в 1931 году свою последнюю книгу «Введение в социологию», он совершенно четко это определяет – вот у Вебера четыре типа, а на самом деле их всего два: по одну сторону Gesellschaft'y соответствует целерациональное, по другую – все остальное, Gemeinschaft. Если мы посмотрим на сочинения Зиммеля, то обнаружим расчетливость, интеллектуализм, эгоцентрическое стремление, действие ради своего интереса и расчет следствий того, что я делаю исходя из своего интереса; математизацию, десубстанционализацию всего в пользу количества и приведения к общему знаменателю, денежному расчету – все те вещи, которые Зиммель фиксирует как характерные черты своей эпохи. Вебер фиксирует то же самое, говоря о современной жизни. Он показывает, как она появилась в исследовании о протестантизме, и он показывает, как она выглядит в исследованиях по социологии политики, по экономической социологии и, в том числе, в своих методологических сочинениях. Несмотря на то, что круг феноменов, внятно охватываемых целерациональным действием, не так-то велик, – для Вебера это ключевой, основополагающий феномен современной жизни. По другую сторону находится аффективное и традиционное действие, но Вебер не так много говорит о них. А ценностно-рациональное требует небольшого рассуждения.
Это совершенно удивительная вещь. Мы немного забежим вперед, к трем типам легитимного господства – легальному, соответствующему целерациональному действию, традиционному, соответствующему традиционному, и харизматическому, соответствующему аффективному. Обратите внимание, ценностно-рациональному ничего не соответствует и не может соответствовать, потому что это совершенно особая штука, которая в полной мере показывает нам противоречивый, поисковый характер конструкции Вебера. Что такое ценностная рациональность? Это внятное понимание того, какие следствия могут быть у моих действий. И при этом, что очень важно, ставка делается не на то, что получится в результате действия, а на само это действие. То есть не действие как средство для чего-то, а действие как самоцель. Вебер, таким образом, открывает совершенно новую перспективу взгляда на действие. Лучше понятно это тем, кто помнит, что такое категорический императив. В данном случае речь идет не о той формулировке морального действия по Канту, где говорится о максиме и всеобщем законодательстве, но о том, что последствия морального действия не важны по сравнению с необходимостью совершить само действие. Если долг тебе предписывает совершение некоторого действия – ты должен это действие совершить. Какие будут последствия – не так важно. Именно это мы обнаруживаем у Вебера, и велик соблазн понять его как перетолкование Канта, но Вебер часто использует это понятие там, где его вряд ли можно рассматривать как
