— Я, Славко, в дезертиры не пойду. Не согласен я признавать, что шваб меня одолел.
— Что поделаешь, если другой оказался сильнее. Не твоя вина, что у них империя и всего у них полно.
— Вина не моя, но им я не поддамся. Пусть мне пришлось за кусок хлеба батрачить на Джордже и Ачима Катичей, но у швабов я рабом не буду.
— Сейчас надо голову спасать, дурень.
— Сейчас нужно кое-что подороже спасать, придурок.
— Полк наш разбили. Сам слышал вчера, сколько офицеров сдалось. И командир полка сдался.
— Какое мне до них дело. Пусть сдается хоть сам Живоин Мишич. И воевода Путник. И король Петр. А я не желаю.
— Неужели не видишь, кончено дело с нашей державой и нашей свободой.
— Пускай кончено. Только я буду воевать против швабов и после войны.
— Какого черта мы должны погибать, я тебя спрашиваю?
— Я серб, чуешь? Я — Дачич из Прерова и, пока жив, не соглашусь, чтобы кто-нибудь в мире меня победил. Я не желаю носить ярмо. Я хочу такой свободы, чтоб делать все, что мне охота. И дай ты мне еще подремать.
Сверху опять пустили глыбу. Огромная, она катилась прямо на них, оба отпрыгнули, отбежали за скалу, камень остановился у самых ног. Гул от его падения словно продолжался в раскатах смеха сверху, с края каменоломни.
— Слышишь? Они даже стрелять не хотят. Как аспидов, хотят перебить нас камнями, — шептал Славко.
— Этим мы глотку забьем грязью. Заплатят они нам за ночные забавы… О чем он думает, этот Лука Бог, палач чертов? — шептал Алекса, приплясывая. Мокрые ноги оледенели. И одежду стянула ледяная корка. Безжалостно стегал ветер. Хотелось спать. — Я чуть подремлю, а ты направо поглядывай. — Скорчившись, Алекса опять укрылся палаткой. И. опять представил себе лето, стог теплого сена на берегу Моравы.
Славко опустил ладонь ему на голову, прошептал:
— Дам тебе дукат, если ранишь меня в ногу.
— Придурок. Ты даже смыться боишься.
— Сделай. Получишь сразу дукат. Хочешь, пощупай.
Алекса не высовывался из своего укрытия. Теплое дыхание согревало лицо.
— Плевать я хотел на твой дукат, — громко ответил он.
Катившаяся каменная глыба громыхала по скалам, заглушая шепот Славко. Может, у него в самом деле дукат есть. Дукат… Дукат за дукатом…
— По-братски отдаю. Ты понимаешь, что нынче стоит дукат?
— Почему ты хочешь, чтоб я тебя ранил и тебя раненым взяли швабы? Почему не смоешься целым, если ни к чему не годен?
— Я не могу нарушить присягу.
— Какую присягу?
— Присягал королю и отечеству перед священником, на верность до самой смерти.
— Да, это сильная штука. Только мне… на эту присягу и поповскую епитрахиль… Гляди влево. И вниз. Смена скоро должна прийти.
— Что тебе мешает по-братски ранить меня в мякоть на правой ноге? За дукат же, Алекса. Этот дукат может голову тебе спасти.
— Почему именно в правую ногу?
— Левую почему-то больше жалко.
— Ну вот, теперь еще нужно ногу выбирать, которую меньше жалко. Дай подремлю. — Алекса опять свернулся клубком, подтыкая под себя полотнище палатки. После войны земля будет дешевая. Пустая, без мужиков. Бабам с ребятами не под силу поля обрабатывать. За дукат он купит сто аров земли у Моравы. Славко шептал в самую голову, под палатку:
— Прошу, пожалуйста, ведь светает.
— Почему тебе левую больше жалко?
— Да мне всю левую сторону жальче. Тебе-то ведь все едино.
Славко сбросил с него палатку, и Алекса почувствовал, как сильно дрожат руки товарища. Он пожалел его. А вообще дать бы ему по морде, чтоб не тряслись руки. Они глядели друг на друга, не видя глаз, не видя судорог, мук товарища. Только дыхание слышали. Вздохи их сталкивались в воздухе. У Славко дыхание какое-то оборванное, заметил Алекса, вслушиваясь одновременно в завывания тяжелого и плотного ветра из каменоломни. Земля пустой будет без мужиков. Десять дукатов, десять гектаров. И никогда больше не батрачить на Катичей.
— Давай чуть влево подадимся. Там нас не достанут, когда твой выстрел услышат.
— Не дрожи ты так, Славко, по морде дам, — сказал Алекса и пошел за ним. А когда остановились, схватил Славко за плечи. — Почему ты по-человечески, целым и здоровым, не убежишь, коли ты такое дерьмо? Беги в овраг, чтоб я тебя вообще не хлопнул. — Он изо всех сил оттолкнул Славко.
Едва удержавшись на ногах, Славко опять зашептал прямо в лицо:
— Я тебе честно сказал. Не могу я присягу нарушить. За тех, кто нарушит присягу, потом детям расплачиваться приходится.
— Да не дрожи ты, зубы выбью!
— Если самих бог не покарает, то детей настигнет. А у меня два сыночка. Сейчас дукат хочешь или потом?
— Чего сам не выстрелишь? Зачем меня пачкаешь своими слюнями? — Стиснув плечо, Алекса тряс Славко изо всех сил.
— Грешно человеку самому на себя подымать руку.
— А не грешно платить другому, чтоб он тебя прикончил? У, праведник! Здесь без двух дукатов не обойтись…
Новая глыба сорвалась с обрыва каменоломни. Трассирующая пуля вспорола небо и погасла.
— Двух нету, детьми клянусь. Все, что есть, отдаю. От жены еще, невестинский дукат. Когда на войну уходил, она с груди сняла и зашила мне в пояс. Что тебе еще дать, жулик?
Молчали. Перед Алексой во тьме закипало небо. Или это заря занялась, или его самого разрывало от муки и злости на всех.
— Знай, я тебя на перевязочный не потащу. Сам ползи. Я свой пост не оставлю.
— Люди ж мы, мать твою, должен ты доставить меня в лазарет.
Ветер донес до них кашель неприятельских дозорных.
— А на кой мне, Славко, твой дукат? Не желаю я тебя тащить.
— Ладно. Не надо. Только дело сделай, светает.
Они укрылись под скалой.
— Давай дукат.
Нащупав его ладонь, Славко дрожащей рукой сунул и нее монету.
— Не фальшивый? А то обе перебью.
— Говорю, невестинский. Как считаешь, Алекса, может, лучше в ляжку? Только б кость не задеть.
— Могу вену порвать, изойдешь кровью и сдохнешь.
— Ладно. Давай в икру. Ох, да тебе и не видать ничего. Темно.
— Задери штанину.
— Только гляди, — выл Славко, — в кость не попади. Ногу-то видишь? Вон побелее. Смотри лучше, мать твою милую преровскую!
Алекса ощупью нашел его голень.
— Тощий ты, придурок! Как не угодить в кость? Не во что пулю пускать. Надо подождать, пока светать будет. А если тебя швабы на перевязочном возьмут? Если не успеешь добраться до госпиталя в Крагуеваце?
— Об этом не беспокойся. Давай, сделай ты мне это…
— Ох и тощ ты. Темно. Переломлю тебе ногу, как ветку.
— Тогда погодим чуток.
Славко стонал, всхлипывал, шептал молитву покровителю своего дома святому Георгию. Дозорные противника опять спустили камень. Грохот смешался с завыванием ветра. Алекса сжимал в руках дукат, сжимал с такой силой, что края монеты врезались в мякоть ладони. Вот бы разжиться тридцатью дукатами — десять гектаров, двадцатью — пять, волы, кони, коровы. Никогда бы не прыгал он больше через забор Ачима Катича и Адам не гарцевал бы мимо него, батрака, на своем Драгане. За сто дукатов пришлось бы прострелить сто сербских ног. Вот до чего довелось дожить! За дукат стрелять в серба. Плевать мне на тебя, на такую армию, на такую страну, на такую свободу. И Славко не человек, и я не человек.
— Не стони! — заорал он и плюнул в него.
Славко умолк.
— О чем думает этот Лука Бог, богородица его! Почему смену не высылает?
— Я ж тебе говорю, Алекса, они разбежались.
— Пускай. А я не побегу. Сперва тебе ногу перебью, а потом заберусь в камни так, что ни одна гаубица меня не вышибет. И буду дробить швабов по зубам. За то, что мать нашу сербскую лаяли. И песни пели. И камнями в нас кидались.
— Ш-ш! Слышишь! Они тоже о чем-то говорят.
— Ветер.
— Теперь ты ногу видишь?
Алекса встал, сделал шаг в сторону; лязгнул затвор.
— Чуть подальше отойди, чтоб порохом не обожгло, а то расстреляет меня полевой суд за то, что сам себя искалечил.
— Да не тряси ты ногой! Я ж ее тебе всю разнесу.
— Погоди! Поклянись мне. Чем, раз ты неженатый?
— Самим собою, придурок. Чего тебе?
— Если я умру от раны, напиши, Христом богом прошу, отцу моему и жене, адрес знаешь. Погиб, дескать, Славко при атаке. От снаряда.
Алекса молчал, напуганный тем, как в руках у него самого плясала винтовка. Ему было зябко. Донимала вьюга и северный ветер.
— Поклянись, что так напишешь.
— Повыше подними штанину, рука у меня дрожит. Кишки тебе выпущу.
— Лучше не надо, если рука дрожит. Погоди. О господи, и всей-то молитвы «Отче наш» не знаю.
— Плевал я на твою молитву!
Алекса слышал, как стучали зубы у Славко. Легче стрелять, когда не ждет. Чуть приблизившись, он приложил дуло винтовки к ноге Славко и выстрелил. Тот рухнул с криком:
