Назиров по старой привычке проверил ящики стола. Они были заперты, но ключи от них уже у Акчурина. Опять спазма сжала горло. Он постоял молча, как бы прощаясь, положил горячие пальцы на ласкающее прохладой настольное стекло с отколотым краешком и быстро направился к двери.
На лестнице ему встретился Алеша Сидорин. Не столько на правах сверстника, сколько из желания подчеркнуть их близость, Сидорин на этот раз обратился к Назирову по имени.
— Пойдем, Азат, — сказал он, — нас ждут.
— Куда? Кто ждет? — удивился Назиров.
— Как это куда? К рабочему классу. Или ты думал, что втихую уберешься с завода? Нет, брат, не допустим.
Назиров заупрямился. Он ведь почти со всеми уже попрощался. Ему пожелали доброго пути, успеха. Что же еще? Парад?!
— Никуда не пойду! — словно отрубил Назиров.
— Не пойдешь? Когда вся дневная смена собралась в красном уголке?
— Я никого не собирал.
Сидорин рассмеялся.
— Азат, признаюсь, это не моя затея. Хотя мне, собственно, полагалось бы это сделать, да я по своему ротозейству проморгал. Рабочие сами собрались. Я просто присоединился.
Назиров стих. Сразу посерьезнев, он чуть растерянно сказал:
— Алеша, что же мне говорить?
— Что есть на душе, то и скажешь. Пойдем, не будем заставлять людей ждать.
Красный уголок цеха был битком набит рабочими, — вся дневная смена собралась здесь.
— Товарищи, президиум не будем избирать, — начал Сидорин, открывая собрание. — И протокол не будем вести. По-фронтовому, как перед боем. Уезжающий в деревню товарищ Назиров — перед вами. Что пожелаем ему в путь-дорогу? Кто будет говорить?
Сердце у Назирова стучало, в ушах стоял звон.
— Дай-ка я скажу два-три слова, — вышел Погорельцев, встал перед первым рядом и по-стариковски, неторопливо, заговорил: — У рабочего класса есть хорошая традиция — помогать деревне кадрами… Машины машинами… Тоже неплохо. Без них не поднимешь хозяйство. Но живой человек — совсем другое дело… Представитель рабочего класса, как говорится… А раз так, — он указал пальцем на парторга и опять обернулся к народу, — коли посылаем представителя рабочего класса, так нужно было спрашивать у самого рабочего класса. А вы, — опять указал он на парторга, — не спрашивали. Где-то меж собой решили…
В зале зашевелились.
— Что скрывать, мы только из нашего цеха отправили в деревню более десятка человек. Среди них были и такие, кто запятнал нас. Были!.. — еще раз повторил Матвей Яковлевич. — А мы кричим, что должны как зеницу ока беречь дружбу рабочих и крестьян. Разве так берегут!.. — Старик протяжно вздохнул и вдруг посмеялся над собой: «Ну, разошелся…» И опять посерьезнел. — А против Назирова я не возражаю. Будем считать, что нам повезло на этот раз. Но, дорогой Азат Хайбуллович, крепко заруби себе на носу, — старик повернулся к Назирову, — нелегко тебе будет. Уходя из цеха, положи в карман кусочек победитового резца. В трудные минуты ты его стисни изо всей силы, вот так, в ладони! — Матвей Яковлевич поднял сжатую в кулак руку. — И сам тогда не уступишь в твердости закаленной стали.
Кровь молоточками постукивала в висках, но Назиров был благодарен старику. Он поклялся про себя никогда не забывать этого переполненного рабочими красного уголка.
— Татары говорят: «Стариковские советы собирай в лукошко», — так начал Сулейман-абзы, комкая в руке кожаную фуражку. — Что же, брат, это твое дело, хочешь — в лукошко собирай, хочешь — в кисет клади. Но только знай: приедешь в колхоз, тебя первым делом спросят: кто послал тебя, дяденька? — Размашистым жестом руки, в которой была зажата фуражка, показал он на Назирова. — Что ты ответишь колхозникам, га? Скажешь, рабочий класс? Нет, ты на деле покажи, что такое есть рабочий класс. Это раз. Теперь — ты мастак по части проектов. Начни с большого. Деревня теперь требует перестройки. Это два. Третье: опирайся на нас! Всегда поможем. Не думай, что, взяв расчет, ушел с завода. Своей пуповиной ты все равно прирос к цеху. Раньше сам эти машины делал, теперь будешь работать на них. Предложения сыпь нам. Говорю, сыпь, а не посылай с прохладцей, когда придется. А мы здесь уж найдем средство, как помочь. Уговор, га? — И, увидев, что Назиров кивнул головой в знак согласия, закончил: — Ну, смотри!.. Уговор — он белее выпавшего снега и чище парного молока.
Гульчира поздно узнала о собрании. И тут же побежала в механический цех.
Когда Гульчира вошла в красный утолок, выступал ее отец. Она слушала его речь и, сама не зная почему, все больше заливалась краской.
После отца попросил слово Андрей Павлович Кукушкин.
— Хотел уж было посетовать, Азат Хайбуллович, что на мою долю ничего сказать не оставили, ан, оказывается, забылось одно слово, и никто, кроме меня, пожалуй, его не скажет, — склонив набок голову, улыбнулся он из-под усов. — Крестьянин, он хитрый… Ничего смешного в этом нет. Я на собственном опыте испытал, самого когда-то посылали. Он каждое твое слово на ус намотать намотает, вот как я, — быстрым движением покрутил он усы, — а себе под нос бормотнет: «Ты, браток, распрекрасные словечки эти прибереги для девушек, а мне поскорей землю вспаши». (Среди молодежи прошел смешок.) Вот и все мое слово к тебе, товарищ Назиров. Как приедешь, без лишних разговоров принимайся за дело. Хоть ты и инженер, а нос не задирай, — сам, дескать, знаю. У хлебороба в земельных делах тысячелетняя практика еще от пращуров. Про нее, про эту практику, сам Трофим Денисович Лысенко не все тебе растолкует. Судя по тому, что пишут, он хоть и академик, а всегда прислушивался к умному слову крестьянина. И ты так поступай. Остальное решай по своему усмотрению.
Когда аплодисменты стихли, заговорила высоким, срывающимся голосом Шафика. Щеки у нее разгорелись, почти сравнявшись цветом с волосами.
— От имени молодежи нашего цеха приношу благодарность Азату-абы Назирову за то, что не жалел сил, обучая нас работе, за его человечность. Желаю ему успехов в его благородном труде в деревне. Наша цеховая комсомольская организация, Назиров-абы, решила взять шефство над комсомольской организацией вашей МТС…
«И когда успели!» — подумала Гульчира. Ей было и хорошо и грустно. Все это Гульчира ведь должна была бы организовать сама, не считаясь со своими чувствами.
— Назиров-абы, — улыбнулась Шафика, и голос ее стал мягче, — комсомольская организация нашего цеха вынесла решение преподнести вам на память маленький подарок. Мы долго спорили и решили подарить барометр, чтобы вы могли заранее узнавать погоду, — заключила Шафика под веселый смех.
Раскрасневшаяся девушка передала Назирову барометр и, пожав ему руку, юркнула в гущу народа.
Под самый конец попросил слова юный «доктор машин» Карим. Из задних рядов крикнули:
— Пусть кто-нибудь приподымет его!
— Назиров-абы, — Карим явно старался держаться серьезно, по-взрослому, — посмотрите там, если МТС нужны будут «доктора», вызывайте нас обоих, то есть вместе с Басыром. Здесь и без нас справятся. — Смех смешался с аплодисментами. Но у Карима ни одна жилочка на лице не дрогнула. Подсев к своему дружку Басыру, он сверкающими глазами впился в Назирова.
Назиров, в кожаном пальто нараспашку, с непокрытой головой, встал перед народом.
— Спасибо, товарищи!.. — сказал он с легкой хрипотцой — у него сохло во рту от волнения. — За все спасибо… Не оправдаю я вашего доверия, окажусь слабоват, стыдно мне будет показаться сюда. А я не хочу отрываться от завода. Не так вы меня воспитали. И о связи с вами не забуду. О каждом замеченном в наших машинах недостатке буду сообщать тут же. И советы Андрея Павловича помнить буду, и предложение комсомола. Но и у меня к вам, товарищи, большая, очень большая просьба. Сулейман-абзы верно говорит, — самой пуповиной своей я связан с заводом, — здесь остается мой проект… все равно что половина моей души. Скоро вы начнете претворять проект в жизнь. Нелегкое это дело. Всплывет немало непредвиденных трудностей. Но для коллектива это не страшно. Я верю, вы, как один, поможете товарищу Акчурину и Надежде Николаевне.
И, еще раз поблагодарив товарищей, Назиров сел на место.
Те, кто не выступил на собрании, жали Назирову руку, желали успеха, доброго пути.
Домой Назиров вернулся оживленный, что-то весело напевая. Биби-апа, его тетушка, остававшаяся жить в его комнате, удивленно посмотрела на него:
— Сказать, пьян — водкой не пахнет… Чему так обрадовался? Или сказали, что не уезжать?
— Нет, уезжаю, Биби-апа, уезжаю! — Назиров обнял ее за плечи.
— Чего ж такой веселый? Или работа уж очень надоела?
— Нет, Биби-апа, и работа не надоела. Боюсь, не сумею тебе растолковать… Жизнь хороша…
— Вот тебе на! Вместо того чтобы жениться и жить припеваючи, человек отправляется куда-то в глушь, в деревню, и это называется «жизнь хороша». Другой бы на твоем месте ногами и руками упирался, всеми правдами и неправдами боролся, тысячу бы причин из-под земли выкопал — лишь бы не ехать. А ты, беспутный, знай скалишь зубы.
