Прошло несколько минут, и она сама же испугалась своего подозрения.
«Возвести на человека подобную клевету. Нет, нет, Альберт не такой…»
В коридоре гости прощались.
— До свидания, Нурия, заходи к нам, — пригласил Матвей Яковлевич, просунув голову в дверь.
Наконец в зале остались только двое: Иштуган и Сулейман. Марьям ушла к детям, Гульчира — в свою комнату.
Иштуган собирал бумаги, разбросанные всюду книги.
Сулейман, побарабанив по столу короткими кривыми пальцами, предупредил:
— Ты, Иштуган, не очень-то раскрывай свои секреты этому усатому. Мне что-то не нравится он. Как бы тебя в дураках не оставил.
— Пустое, отец. Антонов никогда не позволит себе такой низости.
— Может, я и ошибаюсь… Старики всегда осторожничают. Ладно, будем отдыхать. На сегодня хватит. Нурия, постели-ка мне постель, дочка. — И, взглянув на Нурию, вдруг встревожился: — Ты что так изменилась, дочка?
— Разве? Не знаю, отец! Обожди, сейчас постелю.
Когда Иштуган сказал Марьям о подозрениях отца, она долго смотрела на мужа.
— Ты и сам в нем сомневаешься? — спросила она.
— Нет, нисколько. Старится наш отец…
— Я тоже не допускаю мысли, чтобы Антонов был способен на это… Меня, Иштуган, другое беспокоит.
— Что именно?
— Гульчира… Мне кажется, они с Геной пришли вместе. Но, чтобы не заметил отец, вошли в комнату порознь.
— Гульчира не ребенок. Сама должна знать, что делает, — сказал не любивший подобных разговоров Иштуган.
Дело не в том, Иштуган, ребенок она или не ребенок, а в том, что она все еще никак не может помириться с Азатом. А любит его. И сейчас она не без умысла заигрывает с Антоновым.
— Ежели сами не мирятся, кто их помирит?
— А все-таки, Иштуган, поговори с Гульчирой. Боюсь я, как бы из-за этой нелепой ссоры Гульчира не решилась на непоправимый шаг…
— Ладно, попробую. Но о чем же мне говорить с ней?
— Гульчира, сам знаешь, по характеру резковата… Мне кажется, виноват не только и не столько Азат, сколько сама Гульчира. И лишь гордость мешает ей понять это.
— Гм… Дай подумаю день-другой.
— Не тяни с этим делом, как бы потом не пожалеть, да поздно будет.
Заплакал один из малышей. Марьям кинулась его успокаивать.
Заложив руки за спину, Иштуган шагал в раздумье по комнате. Выл ветер. На оконных стеклах расписал свои узоры трескучий мороз.
— Иштуган, ты давеча, кажется, не присоединился ни к мнению Гены, ни к старикам. У тебя что-то свое на уме. Правда?
— Неужели заметила? — улыбнулся Иштуган, одной рукой обняв жену за плечи.
— Как же не заметить… когда у тебя это прямо-таки на лбу написано.
— Даже так? Да, ты права, Марьям. — Он взял жену под локоть и заглянул ей в глаза. — У меня есть одна тайная мыслишка. По-моему, источник вибрации детали не в станке, а в резце. Но, чтобы доказать это, нужно еще сделать приспособление для гашения вибрации разных частей станка. Если мне удастся доказать это, я соберу все свои приспособления в кучу и с величайшим удовольствием выброшу их на свалку.
— Щедрый ты, однако, Иштуган!
Иштуган подошел к окну. Сквозь оттаявший угол посмотрел на желтые огоньки в окнах дома напротив. Чем, интересно, заняты в эту минуту его обитатели? О чем думают в эту зимнюю ночь?
5
Порой случается так: ты собираешься куда-то ехать: физически ты еще здесь, а душой далеко. Вдруг отъезд почему-то откладывается. С этого момента и начинаешь жить, словно ты временный человек на этом месте, — лишь бы поскорей летели дни. Однако дни идут, а ты все не уезжаешь, более того, с каждым наступающим днем становится очевиднее, что и не уехать тебе совсем. Внешне, может, ты еще и ждешь чего-то, а внутренне уже решил: все провалилось. И вдруг тебе говорят: собирайся, завтра уезжаешь. Документы подписаны, билет в руках. В оставшиеся считанные часы тебе надо провернуть целую гору срочных, сверхсрочных и сверхважных дел, которые никак нельзя оставить недоделанными, и ты, не имея сил собраться с мыслями, опускаешься на стул посреди комнаты и, озадаченный, стиснув обеими руками голову, хватаешься за волосы. Кажется, этакую глыбищу дел просто невозможно переделать за оставшиеся считанные часы. Но подходит указанный на билете час, и ты, сделав невозможное, одолев неодолимое, чувствуя в душе удовлетворение, прихватив с собой чемоданчик, отправляешься на вокзал.
Именно такое состояние переживал Назиров.
Заявление он подал в ноябре. Давно остался позади декабрь, январь, начинался февраль, а ответа все не было. Частенько Назиров с чувством оскорбленной гордости думал: «Не доверили». Когда же немного успокоился, махнул рукой: «Не доверяют, ну и пусть!» Дошло до него, будто заводское руководство намечает послать вместо него кого-то другого. Он отнесся к этому хладнокровно.
А сегодня звонок по телефону: в одиннадцать часов быть в Министерстве сельского хозяйства. Даже по дороге в министерство он еще не совсем верил, что уедет. И, лишь получив на руки документы о назначении его главным инженером Аланлинской МТС — в один из самых глубинных районов республики, он вдруг понял, что и в самом деле уезжает.
Вернувшись на завод, он зашел в свою конторку и некоторое время сидел неподвижно. С чего начать?
Долго, однако, размышлять не пришлось.
Зазвонил телефон. Через минуту еще. Назиров отвечал, разъяснял с обычной деловитостью, но душою был уже не здесь.
Стремительно вошла Надежда Николаевна.
— Азат Хайбуллович, вы где пропадали? Я ищу вас по всему заводу. Пятая цепочка готова, когда будем пускать?
Назиров не шелохнулся. Надежда Николаевна посмотрела на него, и ей все понятно стало.
— Уже решено?
— Как видно, — сказал Назиров и резким движением заставил себя встать. — Приступаю к сдаче цеха.
Но и этим делом спокойно заняться не дали, — срочно вызвали к директору.
— Были у министра? — спросил Муртазин, едва Назиров появился в кабинете.
— Да, товарищ директор.
Несколько минут длилась пауза, потом Муртазин скользнул взглядом по Назирову.
— Все же решили уехать, а? — И, еще немного помолчав, добавил: — Ну что же, счастливого пути. Завод не забывай.
В голосе его Назиров почувствовал необычную теплоту, и ему даже на какое-то мгновение жаль стало уходить с завода.
— Спасибо, Хасан Шакирович, зачем забывать?
— Проект сдайте Михаилу Михайловичу. Если остались недоделки, доделайте, иначе не отпущу. — И в голосе Муртазина отчетливо прозвучала директорская властная интонация.
Выйдя, Азат долго курил в коридоре. Ему и в голову не приходило, что прощание с директором может так взволновать его. Кажется, и Муртазин был взволнован.
В цех Назиров вернулся бегом. Вдогонку принесли приказ директора, — начальником цеха назначался Аван Акчурин. Тут уж началось!
Назиров еще никогда не работал с такой напряженностью. За два дня он успел еще раз просмотреть свой проект и показать его главному инженеру, побывать и выступить на созванном по этому вопросу маленьком совещании, сдать цех и выполнить самые необходимые домашние дела и даже побывать в клубном кружке самодеятельности и попрощаться с его руководителем. Он не мог сказать, что в данную минуту — день, или вечер, или глухая полночь. Для него наступило сплошь рабочее время. Назиров забыл о самых обычных вещах: о необходимости есть, спать, отдыхать. Его крепкий организм, пожалуй, выдержал бы и больше, чем двое суток подобного напряжения. Но считанные часы пролетели, все, что следовало выполнить, было выполнено. Осталось лишь в последний раз попрощаться с товарищами и, выходя с завода, сдать пропуск.
Этот момент подступил так внезапно, застиг его таким неподготовленным внутренне, что у Назирова тоскливо сжалось сердце. Как же так!.. Оборвалась последняя связь с цехом, без которого он не мыслил своей жизни. Завтра он уже не выйдет на работу, но едва ли кто заметит, что нет Назирова, что его место в цехе занято другим. Никто и не помянет его ни добрым, ни лихим словом… Пройдет месяц, и вот кто-нибудь во время перекура невзначай бросит: «Смотри-ка, вправду, оказывается, уехал наш начальник». Ну что ж, один ушел, другой пришел. Свято место пусто не бывает… На этом все и кончится.
Назиров старался гнать от себя подобные невеселые мысли. Не может того быть. Ведь он отдал цеху лучшие годы молодости, тепло своего сердца. И о людях как будто заботился неплохо. Никого зря не обижал, не прижимал. Иногда, бывало, и скажет резкое слово, что ж поделаешь, и другой бы на его месте поступил так же.
Назиров уже попрощался с рабочими дневной смены, переходя от станка к станку. Сейчас простится с вечерней сменой — и аминь!
Назиров по старой привычке проверил ящики стола. Они были заперты, но ключи от них уже у Акчурина. Опять спазма сжала горло. Он постоял молча, как бы прощаясь, положил горячие пальцы на ласкающее прохладой настольное стекло с отколотым краешком и быстро направился к двери.
