— Особенно если человек родом издалека, — подхватил Франц. — Ты ведь не из этих краев?
— Да что ты! Я из Саксонии.
Его рубашка задубела, зато она была уже сухой. И снова перед ним забрезжила надежда.
— Но тебя, товарищ, мы определим на стройку. Послушай…
— Мы знаем одного типа, который тебе может помочь, — подхватил другой.
Циллих кивнул и сказал:
— Вижу, еще жив дух товарищества.
Он чуть было не вывалился из кузова, когда грузовик резко затормозил при выезде из деревни. Парни схватили его слева и справа и удержали.
— Ты только не вздумай бежать. Это самое глупое, что можно сейчас сделать… — прошептали они.
И в самом деле, патруль проверил документы у одного водителя.
«Почему я заточен в свое тело, как в тюрьму? — думал Циллих. — Мне там плохо. Как бы мне вырваться из него!»
Ему стало также сильно не по себе, когда он увидел речку, засверкавшую сквозь ольшаник. Он надеялся, что уже бог весть как далеко ушел от своего дома. А оказалось, что коварно петляющая река его незаметно обогнала, лукаво поблескивая. Оставшийся от города жалкий лоскут с немногими домами, перемежающимися свежими зелеными заплатками огородов, спускался к реке. Казалось, солнце приклеило его к пригорку.
На стройке была обычная деловая сутолока, успокаивающая Циллиха и пылью и шумом, потому что все это никак не напоминало о смерти. Но потом он вдруг снова увидел смерть — невысокую, неровную земляную пирамидку, дразнящую его красным флажком на вершине. Но это оказалось всего лишь предупредительным знаком для автомобилей… Циллих поднял голову, и — ой! — смерть трепетала высоко над ним. Образ переменился: на самом верху строительных лесов бился на ветру звездно-полосатый флаг. Циллих с отчаянием вглядывался в него, словно не знал, что вся страна оккупирована.
— Эй, Мюллер! Мюллер! — окликнули кого-то его спутники.
Циллих обернулся и увидел, что они беседуют с долговязым парнем с длинной шеей, длинными руками и продолговатым черепом.
— Все в порядке. Тебя берут. Иди с Мюллером, — крикнул Франц.
Все четверо молча оглядели друг друга: двое молодых парней, подтянутых и ловких, Мюллер — долговязый прораб и приземистый, плотный Циллих. Какая-то непередаваемая словами общность прошлого и настоящего связала невидимой нитью этих четверых на шумной строительной площадке.
Сразу же после обеденного перерыва Циллих приступил к работе. Он таскал наверх ведра с известкой. Тяжело дыша, шагал он по лесам, окружавшим корпус восстанавливаемой фабрики. Рубашка его, задубевшая от холодного пота, теперь снова взмокла от рабочего пота.
Он боялся головокружения, и первое время не решался глядеть вниз. В разговоры он ни с кем не вступал. Вскоре и к нему перестали обращаться, потому что он отвечал что-то невнятное. Когда же он наконец отважился поглядеть сверху вниз, оказалось, что высота его не пугает. Он был чуть ли не разочарован этим. И высота была не ахти какая, и головокружения она не вызвала. Одним словом, что на ровной земле, что на высоте. Он пристально вглядывался в сине-зеленую полоску реки, мерцающую среди полей, на горы, нависшие над городом, и думал, что в этом пейзаже так же невозможно укрыться, как между мазков и линий на картине. Он поглядел вслед летящим ласточкам, и сперва его охватило острое чувство зависти, но потом подумал, что даже умей он летать, его бы это не спасло — куда бы он мог улететь? Он молча жил день за днем. Он избегал какого бы то ни было общества. Вскоре страх смерти, владевший им, ослаб. Постепенно он стал думать о ней походя, между прочим, как думал во время войны. Она, конечно, нависла над ним как неизбежность, но надо, чтобы повезло. Стройка, конечно, не мышиная норка, но все же он стал чувствовать себя увереннее.
Как-то в столовой его вдруг сзади схватили за плечи. Сердце его остановилось. «Все! Накрылся!» Но оказалось, что по бокам стоят всего лишь Франц и Ганс и, смеясь, тянут его к своему столу.
— Ну как дела-делишки? Тебе нравится на стройке?
Он испуганно переводил свои бусинки-глаза с одного на другого. Только теперь он увидел, что у одного из парней было продолговатое лицо с резко выступающим подбородком. Лицо другого было плоское, широкое и, казалось, вовсе без подбородка.
— Нехорошо забывать товарищей! — сказал Франц, смеясь одними глазами.
— Где бы ты теперь был, — подхватил Ганс с ухмылкой, прищурившись, он сверлил Циллиха холодными глазами, — если бы мы тоже про тебя забыли?
И он засвистел, глядя в окно.
Циллих повернул к нему голову. «Где бы ты был?» Что значит этот вопрос? Почему эти двое заметили, что со мной что-то не в порядке? И почему этот парень сейчас глядит в окно? Что его там заинтересовало? Подъемный кран? Его длинная стрела так высоко поднята над землей, а трос с крюком слишком медленно ползет по двойным шкивам…»
— Между нами говоря, мы Мюллера еще раз подмазали. Пришлось!.. — сказал Ганс, пихнув Циллиха в бок. — Приехал инспектор проверять списки. К счастью, мы вовремя об этом узнали…
— Мы ведь тебе уже объясняли, когда сюда ехали, — перебил его Франц, — что нужны справки со всех мест, где ты проживал.
— Со всех?
— Конечно, и на это уходит время… Откуда ты родом?
«Откуда я родом? — с отчаянием думал Циллих. — Что я им тогда сказал? Из Шлезвига? Из Рейнской области? Из Саксонии?»
— Не волнуйся, — сказал Ганс со смешинками в глазах. — Теперь все уже в порядке. Мюллер просто переложил твою карточку из ящика «Не проверенные» в ящик «Проверенные».
— Большое спасибо, товарищи! — вырвалось у Циллиха помимо его воли.
Он сидел беспомощный и неуклюжий между двумя ладными, увертливыми парнями. «Зачем я поблагодарил их? — думал Циллих. — Почему я не сказал: а мне наплевать! Или просто промолчал. Мы ведь не раз прежде вот так ловили людей на нелегальном положении. Вот, например, коммуниста, окружного секретаря Штрауба…»
Циллих нашел какой-то предлог и быстро ушел. Он заметил, что парни придвинулись друг к другу и о чем-то зашептались. Теперь он снова был начеку. В столовой он всегда старался стоять лицом к двери. Когда он издали видел на строительной площадке Франца или Ганса, он быстро сворачивал в другую сторону. Несколько раз ему передавали, что его приятели ждут его там-то и там-то. Назначенное место свидания он всегда обходил стороной. Если бы не эти двое, которые его сюда устроили, он чувствовал бы себя на стройке совершенно спокойно.
В день получки оказалось, что они ожидают его у дверей конторы. Как обычно, они взяли его под руки слева и справа. Так втроем они принялись разгуливать взад-вперед в теплых предвечерних сумерках.
— Мы слышали, ваш корпус будет сдаваться на этой неделе… На внутреннюю отделку много времени не уйдет… Говорят, в том месяце фабрику пустят… И знаешь, какая продукция? Армейское снаряжение… Американцы все делают на месте, они не возят из-за океана…
Они помолчали. Так как Циллих не выразил никакого удивления, Франц решил высказаться сам.
— Им теперь мало, что наш брат спину гнет во враждебных странах…
— Они хотят, чтобы мы теперь на своей земле на них вкалывали… — подхватил Ганс.
Циллих молча слушал. Он не понимал, куда они клонят. Он вздохнул.
— Вот ты вздыхаешь, а что толку вздыхать! — воскликнул Франц. — Им надо дать почувствовать, что они себе еще не все могут разрешить.
Вызов, прозвучавший в словах Франца, заразил Циллиха, и он ответил в том же тоне:
— Что надо делать?
Они плотнее притиснулись к нему, быстрее зашагали, еще энергичней стали размахивать руками.
— Завтра из четвертого окна на третьем этаже тебе подадут знак. Тогда ты немедленно поднимешься на четвертый этаж, подойдешь тоже к четвертому окну и там, где из стены выходит проводка, будет торчать конец шнура. Ты должен его вытянуть и уложить вдоль проводки. Ты с этим справишься за четверть минуты. После ужина к тебе подойдут в столовой и дадут задание на следующий день. Ясно?
— Так точно, — ответил Циллих.
Они расстались — все разошлись в разные стороны.
Циллих по старой привычке рано отправился спать. Он лежал на койке, положив руки под голову. Его сердце, о котором он прежде не смог бы сказать, где в точности оно находится, стучало резкими колючими ударами. «Что ты так бьешься?» — сказал он своему сердцу. «Сегодня ты мог бы спать спокойно. Сегодня вины еще на тебе нет».
Как ему охранить себя от тех глупостей, что замышляют эти юнцы? Они, видно, готовят эту безумную акцию на тот день, на который оккупанты назначили пуск фабрики. Подумать только, что такие вещи возможны и теперь! И за это они не получат ни ордена, ни денег, ни власти. Они не получили на это никаких указаний сверху, они вообще теперь не имеют никакого права кому-либо что-нибудь приказывать. И почему они выбрали именно его? Потому, что заметили, что он в бегах? Неужели мало, если человеку угрожает каторга за одну вину?
