Стефании. Хороша ли она была? Капитан всегда казался мне некрасивым, задолго до того, как я начала его подозревать. Бледное большеротое лицо лицедея, наглая повадка, близко посаженные глаза — во что, ради всего святого, влюбилась бестолковая англичанка?
Садовник
В шесть утра повар по прозвищу Секондо появлялся в кухне, холодной и просторной, стены в ней выложены голубым кафелем, вдоль стен поставлены плиты, а посреди комнаты стоит длинный железный стол. У повара есть два помощника, один овощной, другой рыбный, они тоже приходят в шесть, а рыбный еще и тележку с рыбой привозит — ее оставляют возле будки привратника.
Рыба всегда переложена льдом, по одну сторону тележки лежат кальмары, креветки и вонголе, по другую — мерлуза и скумбрия, шипастая скорпена или лавраки. Однажды рыбный мальчик заболел — или загулял, — и повар позвал меня на помощь, вручив желтые перчатки и фартук, первые полчаса я только смотрел, а потом попробовал сам — и чуть не отрубил себе палец зубастым ножом для нарезки филе.
Как теперь вижу — повар танцует возле стола, вода быстро струится по железному руслу, потроха и серебряная чешуя облепляют столы, овощной мальчик тоже танцует в своем углу с ножом, искоса поглядывая на шефа. Глаза у рыбы должны быть ясные, говорит повар, а жабры розовые, иначе это не рыба, а дохлая морская свинья.
К вечеру я так намахался ножом, что пальцы свело, как будто я играл бесконечные этюды Черни. Беглость пальцев мне тем не менее пригодилась. Филе мне так и не доверили, но отнимать головы и хвосты я к вечеру научился, даже хребет из белуги вытаскивал, будто иголку из игольной подушки.
Это было всего две недели назад, тогда никто и подумать не мог, что рыбную тележку перестанут оставлять у привратника, голубая звонкая кухня опустеет, а повара отправят назад, в деревенскую тратторию, которой владел еще его дед Сальваторе. Теперь все в «Бриатико» знают, что так и будет: отель закроется первого сентября, и сорок человек обслуги будут уволены, несмотря на возражения профсоюза. Что касается меня, нелегала, получавшего плату в конверте, то все будет гораздо проще — я соберу свою сумку, возьму пса и отправлюсь в Салерно на машине адвоката, вестника, которому в прежние времена за такие вести следовало бы отрубить голову.
Пишу это на обороте расписания процедур, прихваченного с подоконника в хамаме. Я ходил туда, чтобы получить подпись Петры на стенограмме собрания, но так и не сказал ей, что уезжаю. Как не сказал, что видел ее на обрыве в день смерти капитана. Полагаю, что не я один. То, что полиция не приставала к ней с вопросами, это чистое везение. Но чистое везение похоже на чистый кислород — долго на нем не протянешь, а если вспыхнет пламя, то всему конец. Полиции я ничего не сказал, разумеется. Amicus certus in re incerta cernitur. Надежный друг познается в ненадежном деле.
Моя жизнь в «Бриатико» закончилась, я провел здесь самый странный год своей жизни: театральный, жалкий, обворожительный, выспренний и чем-то похожий на спектакль для меня одного. В нем не было ничего от комедии, я бы ее учуял, от комедии всегда пахнет прогорклым маслом, а вот ненависть не имеет запаха и, даже высохнув в пыль, еще годится в употребление. Здесь была ненависть. Или алчность. Алчность вообще никогда не высыхает.
Что ж, «Паола» переписана на флешку, уложена в карман рюкзака и покинет богадельню вместе со мной. Мы возвращаемся домой, Зампа. Осталось убедить себя в том, что дом именно там, куда мы возвращаемся.
Маркус. Четверг
Его мучил голод, но после шествия все лавки и траттории захлопнулись до сумерек, так что надеяться было не на что. Все утро он потратил на поиски сицилийской ошибки в сети и выпил столько кофе, что сердце, казалось, стучит у самого горла. Для этого пришлось прогуляться пешком в Аннунциату, где в одном из портовых кафе можно было поймать сеть, если, конечно, ничего не сломалось и хозяин в хорошем расположении духа.
Уложив компьютер в рюкзак, Маркус пошел было вдоль моря, чтобы срезать путь, но запутался в мелких тропинках, заросших молочаем, и, досадуя на себя, вернулся на шоссе. В деревне было пусто, народ отправился в церковь, чтобы послушать мессу, но кафе, украшенное самшитовыми листьями, оказалось открытым, и в нем приятно пахло ванилью и свежей выпечкой.
— Все пошли в Траяно, а ты явился сюда? — удивился хозяин, подавая ему кофе в крошечной чашке. — Первая процессия скоро пойдет от Святой Екатерины в сторону холма. Это стоит посмотреть! Моя жена убежала с самого утра, детей прихватила и все пироги забрала с собой, чтобы угощать народ.
— Мне нужно поработать, — сказал Маркус, изучая листочек с паролем. — И потом, я уже бывал в этих краях на Святой неделе.
— Да брось, я видел это сорок с лишним раз, такого зрелища пропускать нельзя. Они понесут деревянный стул, украшенный оливковыми ветвями, он изображает Гефсиманский сад. Вижу, что ты хочешь курить, так кури! Мы же в Италии, отсюда до тех, кто пишет законы, далеко.
Дождавшись, пока хозяин закончит свои речи, Маркус углубился в поиски и вскоре с удивлением заметил, что на краю стола громоздятся четыре пустые чашки, а жестянка с табаком показала дно. Ему казалось, что прошло не больше часа, но в окне уже плавилось полуденное солнце, а со стороны гавани доносились грохот железных поддонов и крики вернувшихся с лова рыбаков. Они тоже пропустили шествие.
Скорость была паршивой, страницы грузились медленно, и он ругал себя за то, что раньше не проверил аукционные сайты. Хозяин подходил к нему несколько раз, предлагая домашнее вино, но Маркус дал себе слово не пить, пока не нападет на мало-мальски приличный след. Аукцион «Черристоун», аукцион Роберта Сигела, торговый дом «Heritage», сначала ему было весело разглядывать зубчатые клочки бумаги, продававшиеся по цене небольшого города, но вскоре бесконечные списки заставили его зевать и тереть глаза.
Обнаружив
