вам это удается? — поинтересовался я у него. — Вы что, купили камердинера Президента? Кстати, напомните, пожалуйста, мне его фамилию.
Он не улыбнулся, давая понять, что юмор мой в данной ситуации неуместен. Видимо, очень гордился тем, что делает и трепетно относился ко всему, что к этому относилось. Я вас не слишком запутал? А представьте, каково было мне.
— Насколько я знаю, у него нет камердинеров, — сказал он.
Меня все больше и больше заинтересовывал этот невзрачный человек.
— Насколько вы компетентны, когда с такой уверенностью заявляете обо всем, что касается Президента? — спросил я его.
Он помолчал с полминуты, а потом, вздохнув, сказал:
— Лучше, если я расскажу вам все по порядку. Идет?
— Сделайте милость, — ответил я.
2
Самую свою первую скандальную фотографию Стасик Лейкин сделал очень давно — еще когда учился в шестом классе средней школы. Получилась она у него случайно. Но это была та самая случайность, которая впоследствии становится осознанной необходимостью.
Научился он этому делу в фотокружке пионерского лагеря. Вернувшись в конце лета домой в Москву, он целыми днями ходил по городу со скромненькой «Сменой» на груди, фотографируя все подряд. Очень его увлекло это дело.
В школе, куда он явился после каникул, его моментально прозвали «фотографом». Он снимал все, что видел, иногда даже щелкал пустой камерой — чтобы не терять чувство мгновения, так для себя он назвал свое состояние потом, когда подрос.
Его послали в учительскую за журналом, и когда он подходил к ней, то в приотворенную дверь увидел вдруг грустную школьную старшую пионервожатую Лену, сидевшую за столом, и показавшуюся ему Аленушкой в своей печальной задумчивости. Фотоаппарат всегда был у него с собой, и решение родилось сразу, как он увидел девушку.
Стасик осторожно навел на нее объектив, и в тот момент, когда палец уже нажимал на рычажок спуска, откуда-то со стороны к прекрасному лицу Лены вдруг метнулась мужская рука, и щелчок фотоаппарата заглушила отчетливая пощечина. Голова Лены метнулась в сторону от удара, и тут же девушка заплакала. Сердце Стасика отчаянно колотилось, но он взял себя в руки, вошел в учительскую, забрал классный журнал и, стараясь ни на кого не смотреть, покинул помещение. Его ухода ждали Лена и учитель по физкультуре Сергей Михайлович.
Проявив дома пленку и напечатав фотографию, Стас увидел, что получился чуть ли не документ: лицо Лены, рука Сергея Михайловича, на запястье которой отчетливо виднелась татуировка, известная всей школе: огромный якорь, обвитый цепью, но самое главное, конечно, было лицо Лены, на котором явственно читались боль и страх.
Стасик почувствовал, что не может оставить это просто так, что-то подсказывало ему, что это не просто фотография, которых он сделал тысячи, что она отличается от всего остального, что он делал до этого. Повинуясь чему-то в себе безотчетному, он пошел прямо к Сергею Михайловичу домой, прихватив с собой фотографию. Тот только удивленно на него посмотрел, но Стасик через порог протянул ему фотокарточку.
За снимок и негатив Стас получил пятьдесят рублей. Это был первый его гонорар.
Таким образом будущее его было определено. Он никогда не задумывался над проблемой выбора профессии.
Посвятив все свое время этому делу, он действительно стал профессионалом экстра-класса. Он делал фантастические снимки, за которые получал немыслимые по своим временам гонорары. Он фотографировал неверных жен и мужей, он специально занимался каждой следующей своей жертвой, продумывал целые операции, чтобы оказаться в нужный момент в нужном месте. И съел на этом деле собаку.
А теперь он, по существу, достиг вершины. Я бы не удивился, если бы узнал, что он пресытился своей профессией.
Услышав эту исповедь, я покачал головой и только и смог, что произнести:
— Ох, и ушлая же вы сволочь…
Какое-то подобие интереса к моей персоне мелькнуло в его глазах:
— В ваших устах это звучит как комплимент, — заметил он.
— Это и есть комплимент, — кивнул я. — Представляю, что вам пришлось пережить, чтобы довести свою профессию до совершенства. Чердаки, подвалы, ветки на деревьях. Онанизмом в детстве не увлекались?
— Все мы грешны, — туманно ответил он, и я оценил его деликатность. Беда не в том, что все мы занимались когда-то рукоблудием, беда в том, что кое-кто из нас так и не смог вовремя остановиться.
— Перейдем к делу, — предложил я. — Что вы хотите от меня? Ведь не подарить эти снимки вы сюда заявились?
Стас усмехнулся.
— Именно подарить, — сказал он, и я опешил.
— То есть как?!
— Именно подарить, — снова повторил он. — Вы не понимаете. У меня земля горит под ногами. За подобные снимки эти люди убьют кого угодно, и пока фотографии не опубликованы, они представляют серьезную опасность их обладателю.
Только теперь до меня стало доходить.
— То есть вы хотите сказать, — медленно проговорил я, — что если сейчас в дверь моей квартиры войдут те, о ком вы говорите, за нашу с вами жизнь никто не даст ни копейки. Так по-вашему.
— Да, — согласился он неохотно. — Поэтому спасти нас может только гласность. То есть немедленно опубликование хотя бы части этих фотографий. Это их остановит.
Нет, мне положительно нравилась эта его естественность — «нас»! Кто его сюда звал, интересно.
Но доля истины а его словах была.
— Нужен соответствующий текст, — произнес я, рассматривая снимки: сказал, чтобы хоть что-то сказать.
— Это по вашей части, — пожал он плечами.
Тут-то мне и пришла в голову эта мысль. Ничего выдающегося в ней, правда, не было, любой мало-мальски профессиональный журналист додумался бы до нее, но мне в тот момент она показалась гениальной.
Я поднял голову, окинул его цепким, надеюсь, оценивающим взглядом и спросил:
— А что им, собственно, известно о вас?
— Этого я не знаю, — покачал он головой. — До взрыва на вернисаже я вообще самоуверенно полагал, что им ничего обо мне неизвестно. Я только послал им фотографию, ту, с двойником. На машинке отпечатал письмо, в котором указал примерную сумму за негатив.
— Что значит — примерную? — перебил я его.
— Я был готов торговаться, — просто объяснил он.
С каждой минутой он мне нравился все меньше и меньше, и хотя сдерживаться было трудно, выручал меня только профессиональный интерес. Двойник — мечта любого журналиста. Вы понимаете, о какого рода двойниках я веду речь. Да, ну так что там дальше?
— Дальше, пожалуйста, — сказал я.
Он кивнул и продолжил:
— Я понятия не имею, каким образом они меня вычислили, и уж тем более не представляю, каким образом они подложили мне в аппарат бомбу.
— Напомните мне, как он попал к Сюткину?
