литературы. По своим воззрениям на литературу, они были верными учениками и последователями русской реалистической школы. По еврейским истокам своим они были просветителями, твердо верившими в будущее еврейского народа на основе приобщения к русской культуре. По литературным приемам они были, прежде всего, подчас довольно примитивными бытовиками, в очень скромной мере рассматривали свое художественное творчество, как самоцель, охотно признавали его служебное значение и к тому же порой сознательно ставили себе апологетические цели. Именно этот специфический характер русско-еврейской художественной литературы, особенно в ее пионерской стадии, вызвал суровую оценку со стороны известного древнееврейского поэта С. Черниховского, посвятившего ей статью в «Еврейской Энциклопедии». Вот соображения Черниховского:
«Несмотря на то, — пишет он, — что за последние 50 лет выдвинулся ряд литературных сил, в русско-еврейской художественной литературе нет ни одного действительно художественного произведения. Русско-еврейская литература не служит проявлению еврейского свободного творчества, так как в момент ее возникновения русский язык в общем был чужд еврейской массе, сами писатели знакомились с ним уже в довольно зрелом возрасте и никогда не предполагали, чтобы их произведения имели художественную ценность, как таковую, для евреев... В еврейской жизни еще кипела борьба за просвещение, борьба отцов и детей, а, с другой стороны, русское общество было так чуждо всему еврейскому, что необходимо было его знакомить с еврейским бытом и его особенностями. Вот почему, посвящая свои произведения еврейскому народу, еврей-писатель не забывал, что его читатель находится не в этой среде, но также в окружающем обществе, и потому он взвешивал каждое слово из боязни, чтобы его не поняли превратно».
3
Переходя к характеристике вклада поэтов в русско-еврейскую художественную литературу, мы прежде всего должны подчеркнуть, что некоторые из этих поэтов вписали свои имена в большую русскую литературу и являются органической частью ее истории. Еврейское происхождение в очень слабой степени окрасило поэтическое творчество Надсона и Минского. Однако этим поэтам, оторвавшимся от еврейского ствола, можно противоставить ряд других, в которых еврейская, национальная струна звучала с большей силой, — ив первую очередь тут следует назвать С. Фруга, создавшего целую школу последователей и подражателей на страницах русско-еврейской печати, не надолго, однако, — за отсутствием подлинного таланта, — удержавшихся на поверхности.
Н. Минский — псевдоним Николая Максимовича Виленкина — (1855—1937) принадлежал к той плеяде русско-еврейской интеллигенции, которая в период петербургского «Рассвета» разделяла надежды на скорый конец еврейского бесправия в России. Он прославился под псевдонимом Норд-Вест, как публицист «Рассвета», и был один из первых, кто под влиянием погромов 1881—1883 гг. свернул знамена, и, вскоре став сторонником «чистого искусства», «искусства для искусства», отошел от еврейства. В его пользовавшихся популярностью стихах еще порой звучал бодрый призыв, и в стихотворении «Перед зарей» (с эпиграфом из Исайи: «приближается утро, но еще ночь») поэт призывал:
«Не тревожься, недремлющий друг,
Если стало темнее вокруг,
Если гаснет звезда за звездою...
Это стало темней — пред зарею».
Но раздвоение чувств, сказавшееся в его исторической драме «Осада Тульчина» (из эпохи Хмельницкого), чем дальше, тем больше сменялось религиозно-философскими исканиями в духе христианства, разуверением, душевной опустошенностью. Литературное наследие Н. Минского составляют 4 тома собрания стихотворений (СПб. 1907), ряд философских сборников («При свете совести», «Религия будущего») и многочисленные переводы, в частности, «Илиады» Гомера.
Семен Яковлевич Надсон (1862—1887) явился для ряда молодых поколений в России одним из самых популярных и любимых поэтов, точнее сказать, одним из властителей дум. Полное собрание сочинений Надсона вышло в 1917 году у А. Маркса в Петербурге.[60] Поэт получил пушкинскую премию Академии Наук. Туберкулез, унесший его в могилу в 25-летнем возрасте, окружил особым ореолом его поэзию. В широких кругах общества царило возмущение бесстыдной травлей поэта Бурениным в «Новом Времени», отравившей последние дни Надсона.
По своему происхождению С. Я. Надсон был полуевреем. В автобиографии, написанной в 1884 г. для С. А. Венгерова, поэт писал: «Подозреваю, что мой прадед или прапрадед был еврей. Деда и отца помню очень мало». Его биограф, М. В. Ватсон, пишет с большей определенностью: «Со стороны отца он был еврейского происхождения. Дед его, принявший православие, жил в Киеве. Отец умер еще в молодых годах». Еврейских мотивов, за единичным исключением, в поэзии Надсона нет. Приводим это единственное еврейское стихотворение поэта, написанное им в 1885 году и впервые появившееся в печати в 1901 году в сборнике «Помощь»:
«Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои мученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом, —
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит, как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, —
Дай скромно стать и мне в ряды твоих борцов,
Народ, обиженный судьбою!»
Если Минский или Надсон не оставили существенного следа в русско-еврейской поэзии, то Семен Григорьевич Фруг (1860—1916) по праву занимает в ней первое место, как поэт еврейский, национальный, пронизанный чувством исторической связи с испытаниями и судьбой еврейского народа. В начале своего поэтического пути Фруг находился под влиянием Некрасова, и народнические мотивы о страданиях русского крестьянства окрашивали собой его творчество. Большое поэтическое дарование Фруга встречало признание в широких кругах, и сборник его стихотворений в 1885 году был принят, как событие в русской поэзии.
Как многие представители его поколения, на долю которого выпал трагический опыт погромной эпопеи, Фруг всей силой своего дарования откликнулся на переживания еврейской народной массы. Пошатнулась его вера в Россию, во «второй Сион», и песни исхода, «Сиониды», стали занимать центральное место в его творчестве. Мечты о новой жизни на древней палестинской земле, пронизанные скорбью еврейской юдоли в настоящем, покорили лиру Фруга и сделали его в русской поэзии выразителем сионистических идеалов. Любопытен в этом отношении отклик древнееврейского поэта X. Н. Бялика на смерть Фруга: «Читая Фруга даже на чужом
