Абдулкадыр не выдержал: «Хасбика-ада, шла бы ты домой. Ведь совсем измучилась, на себя не похожа. А в случае чего я тебя позову». — «Ой, боюсь, Айгур сегодня отелится», — вздохнула доярка. «Так я же сказал — позову тебя». В общем, после долгих пререканий Хасбика наконец согласилась, взяв с Абдулкадыра слово, что он не уйдет спать, а будет сидеть на ферме, время от времени заглядывая в коровник, и, как только Айгур начнет тереться головой о стенку, сбегает в аул за ней, Хасбикой.
Абдулкадыр поклялся сделать все, как договорились, и Хасбика-ада отправилась ночевать домой. Надо сказать, что только ему она отважилась доверить ферму в такой ответственный момент. Ведь они работали вместе уже многие годы, с тех пор как Абдулкадыр вернулся с войны без руки. Формально он считался завфермой. Но на самом деле все важные вопросы решала Хасбика-ада. Да и по мелкому поводу доярки обычно обращались к ней. Если же кто-нибудь из них отдавал предпочтение Абдулкадыру, Хасбика очень обижалась. Нет, она, как говорится, не спешила бросить в лицо нечаянной обидчице горсть золы, в которой еще светились искры. Она сберегала эти искры в душе, не давая им остыть. А потом, в нужный момент, обжигала ими ничего не понимающую доярку. Но это случалось редко. Потому что доярки, хорошо изучившие слабость своей старшей напарницы, знали, когда и какую струну ее души нужно тронуть, чтобы родился желаемый звук.
Хотя в тот студеный февральский вечер Хасбика-ада, послушавшись совета Абдулкадыра, ушла домой, сердце ее было не на месте: оно оставалось там, на ферме, где Айгур в любую минуту могла понадобиться ее помощь. Ведь никто не знал так хорошо повадок своих питомиц, как она, Хасбика. Например, Белобокая, перед тем как отелиться, беспокойно махала то одной, то другой ногой, словно хотела стряхнуть с них налипшую тяжесть. Чернокопытная, вскидывая голову, жалобно мычала. Рыжуля то валилась на пол как подкошенная, то беспокойно вскакивала.
В этот вечер старая дверь Хасбики скрипела, можно с уверенностью сказать, каждые десять минут. И соседка Айшат, у которой этот скрип проходил по сердцу как лезвие, никак не могла уснуть. «Хоть бы она совсем перебралась жить на ферму», — в сердцах думала она.
Наконец, наскоро поужинав слепленным кое-как хинкалом, Хасбика легла, к великой радости Айшат, которая, с полчаса прождав скрипа ненавистной двери, уже готовилась спокойно отойти ко сну.
Но тут Хасбика-ада явственно увидела, что ее Айгур, беспомощно кося глазами, трется головой о стенку… Хасбика вскочила и, на ходу накидывая платок, бросилась на ферму. При этом ее дверь издала такой отчаянно жалобный скрип, что Айшат наверняка призвала на голову своей беспокойной соседки не одного дьявола.
Повернув на нижнюю улицу, она увидела отъезжающий от фермы грузовик. Сперва она не придала этому значения. Но, обнаружив во дворе фермы два ровных следа от резиновых колес, насторожилась.
— Прибежала-таки! — весело приветствовал ее Абдулкадыр. — Твоя Айгур стоит и жует жвачку.
Хасбика-ада ничего не ответила. Только ее верхняя губа совсем втянулась в нижнюю, словно попала к ней в плен.
— Ну раз тебе дома не сидится, то я отправлюсь восвояси. Спокойной ночи! — сказал Абдулкадыр.
Она и на это ничего не ответила. Только взяла в руки щипцы и так ими ударила по углям в очаге, что оттуда хлынул целый звездопад.
Закрыв за Абдулкадыром ворота на засов, она достала ключи от амбара. Метельная ночь уже позаботилась о том, чтобы замести следы. У дверей амбара лежал ровный, нетронутый снег. Хасбика было успокоилась и даже устыдилась своих подозрений. Она хотела уже вернуться, как взгляд ее привлекла скомканная коробка «Беломора». И хотя в этом не было ничего подозрительного, она все же отомкнула амбар. После тщательного подсчета Хасбика обнаружила, что не хватает тридцати мешков.
Три дня она молчала. Три дня ее верхняя губа находилась в плену у нижней. На четвертый, когда доярки разошлись по домам, она подошла к Абдулкадыру и долго смотрела ему в глаза. А потом вдруг расхохоталась, да так, что оторопевший старик отшатнулся: ведь он никогда не слышал ее смеха. Смех этот был совсем не похож на смех. Он был странен и страшен, как снег, выпавший в июне на цветущие луга.
— Что с тобой? — спросил он вкрадчиво.
— Да вспомнилась мне одна старая притча. Уже три дня горит во мне и никак не гаснет.
— Бывает, — осторожно ответил Абдулкадыр, еще не понимая, к чему она клонит.
— Вот и хочу ее тебе рассказать, — продолжала Хасбика. — Говорят, у одного чабана была собака, которой он доверял больше, чем себе. Но однажды чабан стал замечать, что из его отары исчезают ягнята. Причем вор не оставлял никаких следов. И собака цела и невредима, — значит, не было у нее схватки с волками. Чабан решил выследить вора. И что же он увидел? Его первый друг, его собака, та самая, что терпела с ним и холод и зной, что не раз, спасая отару, вцеплялась в глотку волков, сама в своих зубах относит ягнят и бросает их волчьей стае.
Хасбика видела, как побледнело лицо Абдулкадыра, как забегали его глаза, поставленные так близко, что, если бы не кривой, как клюв орла, нос между ними, они непременно бы срослись.
На этом разговор и закончился. Всю неделю Хасбика даже не смотрела в его сторону. Абдулкадыр же ходил с низко опущенной головой. Хромота его, казалось, стала вдвое сильнее.
Но не прошло и месяца, как председатель Хабиб пригласил Хасбику в свой кабинет.
Никогда еще он не встречал ее столь радушно. Как только Хасбика появилась на пороге, Хабиб встал из-за стола и, широко раскинув руки, сияя улыбкой, бросился ей навстречу:
— Хасбика, дорогая, если бы тебя не было в нашем ауле, то и солнечного света было бы недостаточно, чтобы осветить его. Если бы ты не работала на нашей ферме, то и звезд над аулом было бы гораздо меньше. Клянусь!
Хасбика-ада насторожилась. «Слова льются как мед. Значит, за ними последует острая игла. Надо быть начеку, чтобы нечаянно не проглотить ее».
— Садись, дорогая, — и Хабиб, осторожно обняв ее за плечи, словно она была хрупким предметом, который может легко сломаться от неосторожного прикосновения, усадил ее в кресло. — Как здоровье? — осведомился председатель, устремляя на нее взгляд, в котором нежность сочеталась с сочувствием.
— Не жалуюсь! — ответила Хасбика своим глухим, словно исходящим из глиняного кувшина голосом. — Пусть в ухе шайтана застрянет камень величиною с гусиное яйцо, если он захочет меня сглазить, но не помню дня, чтобы я слегла хотя бы от
