— Проехали, — отзывается Кесседи. — Не о чем горевать. Если бы мы вовремя не развели огонь, половина банды завтра бы слегла. А тот, кто разболеется в походных условиях, не жилец. Меньшее из зол, я тебе уже говорил.
— Говорил, — признаю и вздыхаю. Усталость таки берет свое. Может, получится уснуть? Но что-то снова тянет меня за язык: — У тебя больше ничего не осталось в память о семье?
Пожимает плечами с фальшивым равнодушием.
— От моей семьи давно ничего не осталось. А память к предметам не имеет никакого отношения.
Райан не смотрит в мою сторону. Как и я несколько минут назад, вглядывается в пламя костра. Огонь притягивает взгляд.
Почему он говорит со мной? Время от времени ставит на место, когда пересекаю границы, но все же говорит. И я не чувствую от него враждебности.
— Как ты попал сюда? — рискую, затрагивая личное. Оправдываю себя тем, что Кесседи пошлет меня куда подальше, если не захочет отвечать, как это было, когда речь зашла о Джеке Смирроу.
Отрывает взгляд от костра и переводит на меня. В рыжих отблесках огня шрам, пересекающий бровь, виден отчетливее, чем обычно.
— Куда — сюда? — хмурится. — К Проклятым?
Мотаю головой.
— В Нижний мир.
Несколько секунд Райан просто смотрит на меня и ничего не говорит, и я ожидаю грубости, которая поставит меня на место. Но на его губах появляется кривая улыбка, точно такая, какую мне довелось впервые увидеть на фото эсбэшников.
— Никогда не сдаешься, а, умник?
Понимаю, о чем он. О том, что снова пытаюсь выведать у него информацию. Но сейчас дело не в СБ, я правда хочу знать. Именно я.
Поэтому говорю:
— Можешь не отвечать.
Моя цель — узнать, как Проклятые связаны с терактами. Вряд ли, прошлое Райана даст мне зацепку. История Джека Смирроу — возможно.
Попс закашливается во сне, и подвигается ближе к Мышу в поисках тепла. Меня снова пробирает дрожь. Тоска по касанию — одна из самых страшных мук Нижнего мира. Здесь можно получить прикосновения только сексуального характера, и то, чаще против воли.
Мои мысли уходят в неприятное русло, и вздрагиваю от голоса Кесседи:
— У моего отца была богатая медицинская практика. Мы жили на Аквилоне только летом, остальное время колесили с ним по миру. Его часто приглашали на конференции. На Новый Рим, Лондор, Кронс, Поллак, Карамедану и даже Землю. Ведущий хирург Цетрального Аквилонского госпиталя. Светило. Мы жили… хорошо. Отец, мать, я и моя младшая сестренка, Джина, — голос подводит, и Райану приходится откашляться. Но он продолжает, и мне кажется, что дело даже не в моих вопросах. Ему просто требуется высказаться. Невозможность поговорить с кем-то откровенно — не меньшая пытка Нижнего мира, чем тоска по касанию. — Джине было пять, а мне четырнадцать, когда на операционном столе отца умерла жена одного высокопоставленного чиновника. Отец был не виноват, — пауза, поджатые губы, невидящий взгляд на огонь, — ну, или он так говорил. Был суд, затяжной процесс. В дело пошли большие деньги и большие связи. Врачебную ошибку доказали. Все имущество нашей семьи описали и передали в пользу безутешного вдовца. А отца вместе со всеми нами отправили “вниз”. Ему обещали, что если он будет вести себя прилежно и не привлекать внимание сильных мира сего, через пару лет буря минует, и он сможет вернуться. “С вашим талантом, — заливал адвокат, уговаривая на сделку, — вы быстро восстановите свое положение, нужно только потерпеть”… Черт! — замолкает, закрывает глаза, барабанит пальцами по колену.
Владеть собой Райан умеет, а вот раскрываться, как и я, не привык. Не тороплю и не настаиваю на продолжении. Но если заговорит, выслушаю все, и гореть мне в аду, если кому-то обмолвлюсь об услышанном хоть словом.
Открывает глаза и снова вглядывается в пляшущие языки пламени.
— На заводе, к которому нас прикрепили, было… — пауза, подобрать нужное слово удается не сразу, — терпимо. Тяжело с непривычки, но теперь могу сказать с уверенностью, было терпимо. А потом началась лихорадка, которая скосила половину завода. Медикаменты правительство не предоставило. Больные люди, наслышанные, что отец врач, ходили к нам в комнату толпами, умоляя помочь. Отец заламывал руки и кричал, что он доктор медицины, а не шаман с бубном… А потом заболели мама и сестренка. Джина умерла через неделю, мама еще через две. Медикаменты так и не прислали. Охрана ходила в масках, чтобы не заразиться. Трупы сжигали в печи в подвале…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А ты не заразился, — подсказываю, чувствуя заминку, но на этот раз уже не сомневаясь, что Кесседи нуждается в том, чтобы высказаться до конца.
— Ни я, ни отец. Я перестал его узнавать после смерти матери. Он отказывался идти на работу, есть, пить, просто лежал на койке и смотрел в потолок. А когда я однажды вернулся с работ в общежитие, то нашел его висящим на веревке на вбитом в стену крюке. Я раньше вешал на него куртку… — Райан поворачивается ко мне, в его глазах отражаются всполохи костра, а на губах жутковатая улыбка. — Все, что он оставил мне, это эта книга, — взмах руки в сторону огня. — И надпись на второй странице форзаца, — на той, что была вырвана, понимаю. — “Прости, сынок. Здесь нельзя жить. Я буду ждать тебя”.
В горле встает ком.
— И что было потом? — все же спрашиваю, когда на словах из книги повисает молчание.
— А потом, — Райан невесело усмехается, — я вырвал к чертовой матери его послание, разорвал на куски, пафосно сообщил мертвому телу: “Не дождешься”, — и вызвал охрану. А через полгода я сбежал с завода.
— И встретил Джека, — ступаю на тонкий лед.
— Скорее уж, Джек встретил меня, — поправляет.
В этот момент Мышонок громко чихает и просыпается, трет опухшие со сна глаза.
— Вы чего не спите? — удивляется.
— Спим, — отвечает Кесседи, ласково треплет мальчишку по пушистым волосам. — И ты спи, — после чего дарит мне красноречивый взгляд и начинает устраиваться поудобнее.
Что ж, сегодня о Джеке мне не расскажут.
Тоже ложусь, но по-прежнему лежу без сна. Ну не может такой человек, как Райан, участвовать в терактах и убивать мирных жителей. Не может!
Хотя, Бог свидетель, у него есть миллион причин, чтобы ненавидеть Верхний мир.
22.
Метель заканчивается, и мы отправляемся в путь. Снова ночуем то там, то здесь, и опять вышагиваем ночи напролет. Проходим множество жилых бараков и заброшенных, но еще сохранивших приемлемое для жилья состояние, где можно было бы на время осесть. Но мы вновь идем прочь.
Теперь уже не сомневаюсь, что цель Коэна не просто уйти подальше от дома Гвен. Куда уж дальше? Мы давно ушли за радиус контроля патруля, приписанного к ограбленному Проклятыми заводу. В Нижнем мире не принято передавать полномочия и устраивать полномасштабный розыск по всей территории. Здесь слишком низкая вероятность выжить. Стражи порядка полагаются на судьбу. К тому же, их вполне устраивает уверенность в том, что преступники напуганы и не вернутся.
Куда же несет нашего главаря? Морщусь от одной только мысли. “Нашего” тоже мне. Коэн мне не главарь. Но что он задумал, узнать мне нужно непременно.
— Райан, — на ходу ровняюсь с Кесседи, оглядываюсь, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кто мог бы послушать.
— Чего тебе, умник? — несмотря на слова, тон вполне дружелюбный.
Мы больше не возвращались к разговору, состоявшемуся несколько дней назад. Да и вообще толком не разговаривали.
— Есть идеи, куда мы идем?
— Все не уймешься, умник? — усмехается. — Ты же умник вообще-то, мог бы и догадаться.
Сбиваюсь с шага. Что он имеет в виду? О чем мне следовало бы догадаться?
Злюсь.
— Я уже говорил, что не претендовал на знание умника, — напоминаю.
— Ага, помню, — подозрительно легко соглашается, но объяснять не спешит.
Пока не настаиваю, и мы просто идем рядом. Коэн, как всегда, во главе. Некоторое время слежу за его тощей гордо выпрямленной спиной, хорошо различимой даже в темноте на фоне снега. Что же на уме у этого типа? Но как ни ломаю голову, догадаться не могу.
