Теперь у меня все на лице написано. Черт.
— Позже? — неудачно шучу.
— Как заслужишь, — кажется, разозлился. И вдруг вопрос: — Не веришь?
Понимаю, вопрос не относится к предыдущей фразе.
— Не верю, — отвечаю серьезно и искренне. Знал бы ты, как хочу верить, но не верю. — Я никому не верю. Разве ты — нет?
— Ну, — пауза, — я предпочитаю не бросаться словами “никому” и “никогда”. По обстоятельствам, — ловит мой взгляд. — Ты уже несколько дней как на иголках. Если тебе есть, что сказать, говори.
Вот так. Коротко и прямо.
Я все же не верю. Но как я хочу верить!
Сейчас или никогда.
Подхожу ближе, снова смотрю по сторонам и понижаю голос, чтобы нас точно никто не услышал:
— Райан, мы идем к границе Верхнего мира?
— Вероятно.
— Ты знаешь зачем?
— Нет.
Вот так. Ты либо веришь, либо нет. Но сейчас мне не кажется, что он врет.
Во рту пересыхает. Если скажу то, что собираюсь сказать, назад не отмотать.
Сейчас или никогда!
— СБ отслеживает наши перемещения, — решаюсь. — Нам не дадут подойти близко к границе.
Лицо Кесседи меняется, вытягивается, бледнеет.
— Перебьют? — спрашивает серьезно.
— Не знаю, — признаюсь. — Коэна будут брать живым, это точно.
Райан матерится в полголоса и отворачивается. Достает сигарету из полупустой пачки и закуривает. Молчим несколько минут.
— Зачем ты мне это говоришь? Предлагаешь помолиться перед смертью? Или смотаться от Проклятых, пока не поздно?
Интересные предположения.
— Затем, что я хочу убедить их этого не делать. И мне нужна помощь.
— Какая? — тон становится деловым.
— Я подам сигнал и вызову связного. Как буду убеждать, не знаю, разберусь. Но чтобы подать сигнал, мне нужен фонарь, вечернее дежурство и напарник, который прикроет, — ну вот и все, карты раскрыты. Моя голова лежит у Райана на блюде.
— Предлагаешь мне предать банду? — его глаза превращаются в щелки.
— Ты предал банду еще тогда, когда не сдал меня, — говорю жестко. — Или сдай теперь или помоги.
Райан воздевает глаза к небу.
— Умник, ты откуда такой наглый на мою голову? — звучит вполне безобидно.
— Говорят, наглость — второе счастье, — говорю осторожно.
— Тогда у тебя счастья выше крыши, — огрызается. Выдыхает, отбрасывает сигарету. — Если хочешь помощи, говори, зачем СБ Коэн.
Облизываю пересохшие губы. Зря. Больно.
— Помоги мне, и я все расскажу, — обещаю. — Если захочешь, можешь даже пойти со мной на встречу со связным.
— Всю жизнь мечтал, — бормочет.
Подхожу и тоже устраиваюсь на ступени крыльца. Молчу, и Кесседи тоже. Тишина зловеща. По крайней мере, для меня.
— Хорошо, — решает Райан. — Я тебе помогу, но ты мне все расскажешь. Все, от начала до конца.
— Обещаю, — если он, правда, не сдаст меня в этот раз, у меня не будет причин ему не верить. “Верить” — какое сложное слово.
— Вот и отлично, — Кесседи встает и поднимается по ступенькам.
— Ты куда? — теряюсь.
— Фонарик тебе принесу, пока все спят, — отвечает как ни в чем ни бывало. — Он на самом дне рюкзака. Не хочу рыться при Фреде.
Отупело киваю. Так просто?
Райан осторожно приоткрывает дверь, чтобы она не заскрипела и перебудила Проклятых, и исчезает внутри.
Сижу на крыльце, обхватив себя руками. Ну вот и все…
Сердце гулко ухает в груди и замирает. Кто тянул меня за язык? Веришь - не веришь. Кесседи же только что заставил меня почти во всем признаться! Развел как ребенка. Весь такой хороший и заботливый. Он же только что получил информацию, которой пытался добиться все это время. Сейчас он разбудит Коэна, сообщит ему то, что вызнал, они прикончат меня и изменят маршрут. СБ подумает, что Проклятые не идут “наверх”, и не станут ничего предпринимать. Конечно же! Все ведь так просто!
Становится трудно дышать. Вот оно — никому нельзя верить, если хочешь выжить — верь только себе.
Вскакиваю с крыльца, уже не сомневаясь в своей теории. За фонариком он пошел, как бы ни так. Сейчас они выйдут вместе с Коэном и устроят костер из меня в качестве ресурса для растопки.
Оглядываюсь вокруг. Никого, тишина. Вокруг по колено снега. Бежать? Куда? Некуда и не к кому.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Проигрывать надо уметь.
Замираю. Дышу глубоко, чтобы успокоиться и мыслить трезво. Провалить задание СБ — это конец, потому что жить мне больше незачем. Но свою жизнь я не продам без борьбы.
Взлетаю по ступенькам, встаю сбоку от двери. Вынимаю из кармана нож и раскрываю его. Слышу внутри шаги, кто-то идет к двери, медленно и осторожно. Конечно, не хотят меня спугнуть.
Дверь открывается, делаю рывок. Мою руку больно выворачивают, заставляя выронить нож. Он падает рядом с крыльцом и исчезает в сугробе. Лечу следом. Мгновение — и лежу лицом в снегу. Трудно дышать. А на меня наваливается кто-то тяжелый, упирающий колено мне в спину.
— Ты… сбрендил? — слышу над ухом голос Кесседи.
Дергаюсь, силюсь ответить, но стоит открыть рот, он забивается снегом. Задыхаюсь. Снова дергаюсь, пытаясь вырваться, но меня держат крепко. Замираю. Силой ничего не добьюсь, потому что противник сильнее.
— Успокоился? — голос уже ровный.
— Угу, — мычу.
Захват тут же расслабляется, Райан отпускает и слезает с меня. Неловко поднимаюсь. Тру рукавом глаза и отплевываюсь. Губа снова треснула, по подбородку течет кровь.
— Ну и видок, — комментирует Кесседи, достает из кармана кусок ткани и протягивает. — На, зажми.
Беру, прикладываю к губе, смотрю на Райана волком. И только теперь понимаю, что он один. За его спиной не столпились Проклятые, не вышел “венценосный” Коэн, готовый карать предателя. Никого, все так же, как и час назад — только я, Кесседи, и снег.
Райан тоже оглядывается на дверь.
— Твое счастье, никто не проснулся, — язвит. — А теперь я хочу знать, что это было?
Наконец, полностью выбираюсь из сугроба, отряхиваюсь.
— Так, реакцию проверял, — бормочу, натягивая кепку на глаза, и отворачиваюсь. Так мучительно стыдно мне не было никогда в жизни.
Кесседи молчит. Ждет, что я еще что-то скажу, но нечего. Мне только что удалось придумать теорию заговора, обвинить во всем Райана, а заодно распрощаться с жизнью.
Кесседи делает шаг в сторону, опускает руку в снег и достает мой нож. Складывает и протягивает мне.
— Держи, это твое, — молча принимаю и убираю в карман. — И это тоже забирай, — в мою раскрытую ладонь ложится тот самый миниатюрный фонарик, с которым он изучал в темноте раны Гвен.
Это как пощечина, удар по лицу, и куда более болезненный, чем тот, который подарил мне на днях главарь. ОН ХОДИЛ ЗА ФОНАРЕМ!
Повисает молчание. Знаю, что Кесседи прекрасно понял причину моего поступка, но извиниться не могу.
— Я тебя не предам, — вдруг тихо произносит Райан. — Ты сам сказал, если не сдал тогда, не сдам и сейчас. Не надо ждать от меня ножа в спину, — легко сказать — не ждать. — Ладно, — решает он, видя, что я еще не в себе. — Пойду, пройдусь вокруг, осмотрюсь.
Снег скрипит под его ногами, а я так и стою с фонариком в руке.
“Я тебя не предам”, — так и стучит набатом в голове.
Черт тебя дери, Кесседи, кажется, я тебе верю.
24.
Холодно. Холод пробирает до костей. Ежусь, подтягиваю колени к груди, укрываюсь с головой, но мне все равно холодно.
Лежу в самом дальнем углу. Костер далеко. Но второй раз развести собственный огонь, наплевав на прямой приказ Коэна, было бы откровенной провокацией. Один раз можно позлить главаря ради собственного удовольствия, дважды — глупо. Действительно умным поступком было бы согласиться с Коэном, а потом выбрать себе теплое местечко поближе к нему. Но не могу заставить себя приблизиться к этому человеку. Он настолько мне неприятен, что не расслаблюсь ни на минуту, и точно не усну. Лучше уж так.
Одеяло слабо помогает от холода, зато отрезает половину звуков: храп Коэна, звуки шагов тех, кто время от времени выходит справить нужду, шепот близнецов, которым какого-то черта не спится.
