Внезапно Митро пришла в голову сумасшедшая мысль. Он даже жевать перестал и сидел, уставившись поверх голов цыган в небо, до тех пор, пока Петька озабоченно не ткнул его в бок:
– Ты что, кость проглотил?
– Вот ещё… - Митро глубоко вздохнул. Не глядя на Петьку, скороговоркой прошептал: - Скажу скоро, что ещё коней посмотреть хочу. Пойдёшь со мной.
Разговор есть.
Петька, ничего не поняв, уже открыл было рот, чтобы переспросить, но тут начал говорить, подняв стакан вина, самый старый из цыган, и волейневолей пришлось умолкнуть. Только через полчаса Митро лениво потянулся, поклонился хозяйке, поблагодарил цыган за сытный обед.
– Спасибо, хозяюшка, спасибо вам всем. Разрешите, ромалэ, ещё раз лошадей глянуть?
Цыгане понимающе заулыбались, и седоусый старик кивком разрешил парням покинуть стол. Митро поднялся, кивнул Петьке. К счастью, никто не пошёл за ними.
– Ну, что ты? - нетерпеливо спросил Петька, когда они оказались за шатрами. Там почти никого не было - лишь бегали друг за другом дети, да храпела под кустом, забыв вынуть трубку изо рта, бабка, которую оставили сторожить коней. Митро подошёл к огромному вороному жеребцу, неспешно огладил его; не обращая внимания на злой визг и фырканье, раздвинул коню челюсти. Пристально всматриваясь в зубы, сказал:
– Вот что, морэ. Мы её украдем.
– Как это? - растерянно переспросил Петька.
– А очень просто. Не слыхал, как это в таборе делается?
– Ну, слыхал… - Петька зачем-то огляделся, поскрёб затылок. - А… а если догонят?
– Плохо будет, если догонят, - усмехнулся Митро. - Ну, если хочешь, сиди дома. Я и один управлюсь.
– Управится он, глядите, люди… - обиделся Петька. - Вот что, мы все пойдём! Я, ты и братья мои! Только смотри, лошадей нужно самых лучших, чтобы от погони ушли. Тройку нельзя, верхом всё равно догонят. Вот если дашь мне свою Ведьму, да того рыжего в придачу, Зверя, - вот тогда…
– Ведьму не дам, - машинально сказал Митро. - У неё забег в субботу.
– Ну, знаешь что, дорогой мой!.. - возмутился Петька, но тут Митро пришёл в себя и замахал руками:
– Да бери, бери, кого хочешь! И разговору нет! Пошли!
– Ку… куда? - растерялся Петька.
– Илонку эту упредить надо. Я к ней Варьку пошлю.
Варька неожиданно снова встала на дыбы:
– Ромалэ, да вы с ума сошли! Девка просватана, жених есть, летом замуж идти! Хотите, чтобы переубивали вас тут?! Догонят, как бог свят, догонят и зарежут! Дмитрий Трофимыч, ну что ты, ей-богу, в голову забрал? К чему тебе она? Глупая, таборная… Будет на базар босиком гадать бегать, тебя позорить!
Митро сердито молчал. Но Петька заспорил:
– Да с чего ей по базару бегать?! Лучше в хор её пристроим! Если совсем бесталанная, так хоть для красоты сидеть будет! Хватит, Варька, голосить, ступай к этой Илонке.
Варька коротко взглянула на цыган, и Митро, который в эту минуту думал совсем о другом, неожиданно поразила мелькнувшая в её глазах острая горечь. Но Варька тут же отвернулась и широкими шагами пошла к кучке девушек, смеющихся и брызгающихся водой у зелёного озерца. Митро искоса следил за тем, как Варька отзывает в сторону Илонку, как они садятся вдвоём возле зарослей ракиты и шепчутся, тесно прижавшись друг к другу.
Через четверть часа Илонка вскочила и стремительно умчалась, а Варька вернулась к цыганам. Не поднимая ресниц, сумрачно сказала:
– Дмитрий Трофимыч, согласна она. Ей этот жених поперёк горла, отцы сосватали, когда она ещё в люльке лежала.
– И слава богу… Как теперь будем? - нетерпеливо спросил Петька.
– Сейчас собираемся и уходим. - решительно сказал Митро. - Стемнеет скоро, нам в хор надо. Отпоём вечер, а потом - берём лошадей, Ефима с Ванькой, и - сюда. Как раз самый волчий час будет, перед рассветом. Ты, Варька, беги опять к ней, упреди, чтобы ночью из шатра вылезла да до дороги дошла. Мы её там, в кустах, ждать будем. Нам к табору подходить нельзя, собаки всполошатся. Посадим её на лошадь - и в Москву!
– Ох, и сладим дело лихое! - засмеялся Петька. - Ох, и будешь меня, морэ, всю жизнь за жену благодарить!
Варька стояла насупленная, водила носком ботинка по пыли, но больше ничего не пыталась возразить. Да никто её и не спрашивал.
Ночь спустилась лунная, полная света, заливавшего дорогу и цыганские шатры. "Сияет, как таз, проклятая…" - беспокоился Митро, сидя в придорожных кустах и озабоченно поглядывая на луну, повисшую над полем. В траве верещали кузнечики, изредка сонно вскрикивала какая-то птица. Издалека, от затянутого туманом озерца, нёсся жалобный плач лягушек. Густые заросли кустов были влажными от росы, тяжёлые капли с шелестом скользили по серебристым от луны листьям, падали на тёплую землю. Остро пахло цветущей бузиной и молодым щавелем. Совсем низко над табором висели две звезды - голубая, лучистая и яркая, и бледно-жёлтая, болезненно мерцающая.
Митро не сводил с них глаз. Рядом чуть слышно всхрапывали кони. Чуть поодаль в кустах сопели младшие Конаковы, которым на всё было плевать – лишь бы выспаться после ресторана. Возле лошадей сидел Петька. Он тоже молчал, но Митро, оглядываясь, видел ярко блестящие белки его глаз.
К выходу в ресторан они всё-таки успели, но вечер провели, как на иголках. Митро волновался, пел не в лад, несколько раз сфальшивил в аккомпанементе, а на сердитый выговор Якова Васильевича невпопад отвеил:
"Ну и ладно". Цыгане удивлённо посматривали на него, шёпотом спрашивали у всеведущей Стешки:
"Что такое с Арапо?" "Я почём знаю? - злилась та. - Влюбился, может?" Петька, стоящий рядом, прыскал в кулак, поглядывал на Варьку. Та ничего не замечала, сидела бледная, зябко, словно не замечая теплоты вечера, куталась в шаль. В открытые окна ресторана, шевеля занавески, входила ночная свежесть, вплывал запах цветущих деревьев. Поднималась луна, её свет мешался на полу с отблесками свечей. Чуть слышно всхлипывали струны.
Варька допевала последние слова любимого романса, от которых сегодня, как никогда, болело сердце:
Пойми хоть раз, что в этой жизни шумной,Чтоб быть с тобой - я каждый миг ловлю,Что я люблю, люблю тебя безумно,Как жизнь, как счастие люблю…
– Ну, Варька забирает… - шёпотом сказал Петька, наклоняясь к Митро. – Будто помирать завтра, сроду я от неё такого не слышал… Заболела, что ль?
Но Митро ничего не ответил, думая о своём и вряд ли даже услышав Петькины слова, - только Яков Васильев строго посмотрел в сторону парней.
Свой последний выход Митро не пропустил только потому, что стол ротмистра Шеловнина, давнего поклонника хора и пришедшего в ресторан с компанией друзей, взорвался криками:
– Митро, просим! Просим, Дмитрий Трофимов! "Когда в предчувствии разлуки!" Чуть слышно чертыхнувшись, Митро передал гитару Варьке, удивился мельком её поднявшихся к нему, больным, полным слёз глазам, и вышел к столикам. Шеловнин с улыбкой попросил цыгана подойти ближе, Митро послушался. Теперь он стоял рядом со столиком, вполоборота к хору. Яков Васильев коснулся струн своей гитары. Мягкий, задумчивый перебор заставил умолкнуть даже самых пьяных гостей в зале. Митро улыбнулся, подумав о том, что это - его последний романс в этот вечер и что скоро выступлению конец, привычно взял дыхание.
Когда в предчувствии разлукиМне нежно голос Ваш звучал,Когда, смеясь, я Ваши рукиВ своих руках отогревал,
Перед непризнанной любовьюЯ весел был в прощальный час,Но, боже мой, с какою больюТогда очнулся я без Вас…
Какими тягостными снамиВы мой нарушили покой…Всё, недосказанное Вами,Всё, недослушанное мной.
Красивый, сильный мужской бас заполнил весь зал. Ротмистр Шеловнин сидел бледный, с закрытыми глазами, что-то шептал про себя. Варька, забыв об осторожности, сидела подавшись вперёд, жадно смотрела в татарское, узкоглазое лицо Митро; не замечая бегущих по щекам слёз, одними губами повторяла вслед за ним слова романса:
Всё, недосказанноеВами, Всё, недослушанное мной…
Рядом изумлённо рассматривала её Марья Васильевна. Но она не сказала ни слова, а остальные цыгане не успели ничего заметить, потому что романс кончился, и зал шумно зааплодировал. Митро облегчённо вздохнул, поклонился и быстро вернулся на своё место в хоре.
К счастью, гости не остались до утра. Пьяного, рыдающего Шеловнина увели под руки друзья. Разошлись остальные посетители, и цыгане, зевая, собрались домой.
В домике Макарьевны никто не лёг спать. Хозяйка и Данка, посвяшённые в план кражи невесты, пообещали жечь свечи до утра и быть готовыми принять молодых. Кузьмы уже третий день не было дома. Конаковы Ванька и Ефим, с которыми старший брат наспех переговорил после закрытия ресторана, пришли от задуманного в полный восторг и тут же предложили лошадей - вороных донских двухлеток Вихря и Мариулу, с начала сезона бравших призы на ипподроме. Митро, скрипя зубами, дал ухмыляющемуся Петьке красавицу Ведьму, для себя же взял игреневого Зверя, который, помимо сказочной резвости, обладал ещё и завидной выносливостью. Ему этой ночью предстояло вывозить на себе двоих. Когда время перевалило на второй час пополуночи, четверо цыган верхом в полном молчании выехали из Москвы на пустую, залитую лунным светом Владимирку.
