– Ничего не поделаешь, вам придется привыкнуть к его отъездам, – сказал Лопатин. – Его не любит отпускать редактор, потому что он нужен здесь, но думаю, что он еще несколько раз до конца войны поставит на своем и съездит на фронт. Не знаю, что бы я ответил, окажись на вашем месте моя покойная мать, но, наверно, в таких случаях лучше говорить правду.
– Если бы Боря узнал, что я заговорила об этом с вами, он бы очень рассердился на меня! Но я вас не боюсь, а его боюсь.
– Я тоже, – улыбнулся Лопатин.
Она рассмеялась и потрогала чайник, не остыла ли заварка. Что бы она ни делала и чтобы ни говорила, ею все равно владела мысль о сыне: через сколько минут он придет и что ей скажет про эти три пары носков, белье и платки, которые так срочно понадобились, что он звонил про них по телефону.
– Остывший чай он не любит, – сказала она. – Очень горячий тоже не любит…
– А вы и рады, что он капризничает?
– Что он немножко капризный, вы правы. Но он очень заботливый.
– Это я знаю по себе, – сказал Лопатин и увидел Гурского, стоявшего в дверях за спиной матери. Он был в военной форме, которую держал не дома, а в редакции и надевал, только когда ездил на фронт. Но на этот раз, неожиданно для Лопатина, привыкшего видеть его в гимнастерке без знаков различия, на плечах у него были полевые погоны с капитанскими звездочками.
– П-по-моему, вы меня хвалили? Можете п-продолжать.
– Хватит и того, что успел услышать, – сказал Лопатин. – Поздравляю с капитанским званием. Все-таки не выкрутился, забрил тебя редактор, дал четыре звездочки!
– Лучше бы он вст-тавил мне другие глаза, вместо моих минус п-пять! В последний раз в Рум-мынии, увидев меня без знаков различия, один наш бдительный подп-полковннк хотел захватить меня в п-плен. И ред-дактор, рассвирепев, обещал превратить меня в кап-питана. Результат п-перед вами.
– Чай будешь пить? – спросила мать у Гурского.
– Поскольку все остальное мы п-прикончили за обедом, придется пить чай. Став кап-питаном, я п-попытался под это дело выставить редактора на сто грамм коньяку, который, по моим сведениям, у него имеется, но он объяснил мне, что его коньяк д-достоит до моего возвращения.
Лопатин ожидал, что Берта Борисовна спросит сына, куда он собрался, но, она не спросила и стала наливать чай.
– Куда и на сколько едешь? – спросил вместо нее Лопатин.
– Пока п-предписание на неделю, место назначения – Ленинград, средство п-передвижения – довоенное: поезд «Красная стрела», отходящий, – Гурский взглянул на часы, – через пятьдесят две минуты. Известный тебе мастер фотоэт-тюдов на фронтовые темы, Виктор Брагин, находится внизу в «виллисе». Завезет меня на вокзал, а сам будет жать до Ленинграда своим ходом.
– Почему ты не пригласил его выпить чаю? – спросила у Гурского мать.
– П-приглашал, но, узнав, что у нас с тобой, кроме од-деколона, который я уп-потребляю только по п-прямому назначению, других спиртных напитков нет, он предпочел не тратить времени зря. П-пожалуйста, мама, собери мне тот маленький чемоданчик, с которым я приезжал к тебе в Барнаул. И кроме того, что я уже п-просил, положи ботинки, костюм, сорочку и галстук. Я схожу там, в Ленинграде, в т-театр. Я мог бы, конечно, уложить чемодан сам, но хочу доставить тебе уд-доводьствие! – Он повернулся к Лопатину. – Не ожидал тебя здесь увидеть. Но все понял. П-прибыла твоя бывшая супруга, не так ли?
– Понял правильно.
– На том ст-тою. П-примитивная логика плюс метод исключения. И надолго она п-прибыла?
– На несколько дней.
– Мама, пока я буду в Ленинграде, пожалуйста, обрати свои материнские заботы на Лоп-па-тина. Он поживет у нас, забота о нем за тобой, а забота о харчах, насколько я его знаю, за ним. Он вполне п-порядочный, и от него можно ничего не зап-пирать. К нему на квартиру явилась его бывшая жена, и если он не намерен снова жениться на ней, ему надо где-то п-перебиться, пока она тут. Д-договорились?
– О чем ты спрашиваешь, Боря, – сказала из другой комнаты Берта Борисовна. – Конечно. Но у тебя тут столько галстуков, я даже не знаю…
– Положи один по своему выбору. И три п-пары носков. И учти, что мне п-пора.
Он повернулся к Лопатину.
– Я тебя провожу на вокзал, – сказал Лопатин.
Гурский кивнул. Он этого и ожидал. Прощаясь, Гурский поцеловал мать. И в ответ на вопрос – когда его примерно ждать? – поставил чемодан, который уже был у него в руке, и еще раз обнял ее.
– Т-ты у меня умница. Другая на твоем месте зад-душила бы меня вопросами. Три п-пары носков обычно хватает мне на неделю.
– Куда ты едешь? – спросил Лопатин, когда они спускались по лестнице.
– Как уже сказано, в Ленинград. Но поскольку так срочно и без объяснения причин, думаю, что мне удастся открыть там военные д-действия. И не вооб-бражай, что моя мама считает, что я еду в Ленинград, чтобы ходить по т-театрам, как бы не так! Она воспитанная женщина и знает, в каких случаях можно удовлетворять свое природное любопытство и задавать по три воп-проса в минуту и в каких – не следует задавать их вообще. Берта Борисовна не так п-проста, как кажется, и в мое отсутствие может дать тебе разумные советы по любым вопросам, даже по такому, как разведка боем, которую предприняла твоя бывшая суп-пруга.
И Лопатин почувствовал, как в темноте на лестнице Гурский усмехнулся собственному звериному чутью.
– А что мне посоветует твоя мама, если это действительно разведка боем?
– Насколько я понимаю, моя мама считает, что один и т-тот же мужчина не должен по два раза жениться на одной и т-той же женщине.
Они сели в «виллис» и до вокзала уже не говорили на эту тему. На переднем сиденье, рядом с водителем, как обычно, рылся в своем вещевом мешке, пересчитывая на ощупь, сколько он взял с собой кассет, напарник Гурского в этой поездке Витька Брагин, тот самый, который прошлой весной отвозил письмо Лопатина в Ташкент. Продолжать при нем начатый на лестнице разговор не хотелось… Он шуровал в своем мешке, а Лопатин с Гурским ехали сзади и молчали.
– Давно не видел вас, Василий Николаевич, – сказал Брагин, когда Лопатин с Гурским уже вылезали из «виллиса» у вокзала. – Как у вас с Ташкентом, порядок? Не зря я тогда старался?
Лопатин ничего не ответил, сделал вид, что пропустил мимо ушей. Обычно с горечью говорим, что на душе остался осадок, словно это и есть самое плохое. Но куда хуже, когда этот осадок, вот так, как сейчас, взболтают и поднимут со дна души.
– Что означало в его п-простодушных устах прекрасное в своей универсальности понятие «п-по-рядок»? – когда они уже вышли на перрон, ревниво спросил Гурский, не любивший, чтобы кто-то знал что-то, чего не знал он сам.
– Ничего особенного. В свое время посылал с ним в Ташкент письмо, только и всего.
Гурский мог стать единственным человеком, с которым он, вернувшись прошлой весной в Москву, поделился бы тем, что было на душе, но как раз тогда Гурский был на фронте. А когда вернулся, все было отрезано, и задним числом не захотелось говорить даже с ним.
– Интересно, как там твой бывший друг? Ксения не рассказывала? – спросил Гурский о Вячеславе, о котором они уже не раз спорили. Эпитет «бывший» был отголоском этих споров: можно или нельзя ставить крест на таком человеке? При всей привязанности к Гурскому Лопатин не любил в нем этой ревнивой жестокости.
– Не привык к сочетанию слов «бывший друг», хотя оно и расхожее, особенно сейчас.
– А дружба с ант-трактом на войну, по-твоему, дружба? – спросил Гурский.
– Ты по-своему прав, но думаю, что он так и не попросился на войну не потому, что боится, а потому, что стыдится, просидев самое тяжкое время в кустах, теперь, когда дело пошло на лад, выскакивать из них с криком «ура!».
– Погоди… Пойдем по заг-границам, увидишь, как он п-преодолеет свою ст-тыдливость.
– Кто-то другой – да, – сказал Лопатин. – А он – нет.
– Ладно, ост-тавим этот разговор до проверки фактами. Во всяком случае, пока ты был под Тарнополем, а я, как тебе уже известно, летал на три дня, – заметь, всего на три дня, – в северные уезды Рум-мынии, где мы вступили в, так ск-ка-зать, буржуазную Европу, я обнаружил там одного известного тебе деятеля литературного т-ты-ла, в новенькой форме, с трофейным п-пистоле-том, и удивился, как он быстро п-поспел туда из К-куйбышева, где безвыездно проживал с октября сорок п-первого…
– Его встретил, его и клейми. А того, о ком говорим, оставь в покое.
– А ты не злись на меня. Оставив на твою долю п-приятную возможность думать обо всех лучше, чем они есть на самом деле, мне пришлось, для равновесия, взять на себя неб-благо-дарную обязанность думать наоб-борот, только и всего. Ты, я вижу, не в своей т-тарелке. В чем дело?
– Все вместе, – сказал Лопатин. – Жаль сестру, тоскливо, что уехала Нина, глупо, что ссыпалась на голову Ксения, и, вдобавок ко всему, провожаю тебя. Еще час назад и в голову бы не пришло.
