Лондонская таможня располагалась в огромном, похожем на сарай здании, которое стояло на пристани между Биллингсгейтом и Тауэром. Королевские предписания, охватывавшие весь экспорт шерсти, настаивали на использовании лишь определенных портов – это была великая монополия торговцев, названная «Стейпл». И ее лондонский порт считался одним из крупнейших. Туда ежедневно прибывали сотни тюков шерсти, которые проверяли, взвешивали и оплачивали. И только после уплаты пошлин их метили и опечатывали королевской печатью под надзором самого Чосера, затем грузили и отправляли дальше по реке. Дукет любил навещать здесь Чосера и смотреть, как тюки волокли к коромыслу весов в кружении пуха, постоянно устилавшего деревянный пол. Чосер показывал ему бесконечные пергаментные простыни, на которых он и его клерки делали записи – «как в Казначействе», по его словам, – и прочные сундуки, где хранились деньги. Однажды, вскоре после созерцания астролябии у Булла, Дукет спросил крестного: «А что такое этот Primum Mobile, который вращает Вселенную?» Чосер со смехом ответил: «Шерсть». Ибо основой английской экономики, от которой в конечном счете зависела всякая лондонская коммерция, оставался, невзирая на рост производства тканей, широкий экспорт на Европейский континент необработанной шерсти.
Однако на сей раз они застали таможенника готовым идти домой, а потому пошли обратно все вместе. Чосер жил в великолепных апартаментах, приобретенных с получением должности. Его жилище находилось у Олдгейт – ворот города в восточной стене, в нескольких сотнях ярдов от Тауэра. Оно включало просторное и красивое помещение над самими воротами с отличным видом на открытые поля по сторонам от старой римской дороги, уходившей к Восточной Англии. Миловидная темноволосая жена Чосера занималась с младенцем, и глава семьи отвел гостей в большие комнаты наверху.
Там было определенно неплохо, и все же Тиффани толкнула юношу, шепнув: «Ну и кавардак». Повсюду громоздились стопки книг. Их тут обнаружилось несколько десятков – большая коллекция по любым стандартам. Одни переплетены в кожу, другие – нет; некоторые написаны изящным каллиграфическим почерком, однако иные накорябаны столь скверно, что рябило в глазах. Но беспорядок создавали не книги, а листы пергамента. Они были везде, стопками и отдельно, некоторые аккуратно переписаны, но большинство исчеркано лишь наполовину и сплошь в исправлениях.
– Это моя берлога, – виновато улыбнулся Чосер. – Здесь я читаю и пишу вечерами.
Тиффани знала от отца о литературной деятельности Чосера и, думая о собственной учебе, спросила:
– А сколько строчек вы можете написать за вечер?
– Очень много выкидываю, – признался он. – Бывает, что и одна едва наберется.
Впоследствии Тиффани сказала Дукету:
– По-моему, коли так, то не очень-то у него получается.
Они простились с Чосером и двинулись коротким путем по старой дороге за воротами Олдгейт, тогда-то Тиффани, позволившая себе возобновить размышления о муже, и повернулась вдруг к Дукету.
– Знаешь, – сказала она, – меня никогда не целовали. Надеюсь, ты умеешь.
Он умел.
– Ну так давай, – потребовала девушка.
Дукет обнаружил Бенедикта Силверсливза на южной оконечности Лондонского моста, когда возвращался домой, – тот поджидал его. Уиттингтон мог думать что угодно, однако на Дукета молодой законник произвел сильное впечатление.
Силверсливз был сама любезность. Он говорил спокойно и с достоинством. Бенедикт объяснил, что днем ему случилось выйти через ворота Олдгейт и он…
– Полагаю, вы знаете, что я увидел.
Дукет залился краской. Законник же продолжал: он выражал надежду, что подмастерье простит его, но в равной степени рассчитывал, что Дукет не злоупотребит доверчивостью девушки, чье положение весьма отличается от его, Дукета. «К тому же, изволите ли знать, она моя родственница». Что тут сказать? Что она попросила сама? Любой подмастерье счел бы это низостью.
– Вам может показаться, что это не мое дело, – гнул свое Силверсливз, – но я полагаю, что мое.
Нет, Дукет не мог его упрекнуть. Силверсливз поступал правильно, и ему стало стыдно.
– Ну и ладно, – произнес правовед. – Доброй ночи.
Дукет решил, что ему, наверное, какое-то время не следует видеться с крошкой Тиффани.
Со времени встречи с богатым кузеном прошло больше года, но Джеймс Булл не отступился.
– Девушка еще молода, – сказал он родным, все еще надеясь когда-нибудь получить приглашение в купеческий дом.
Тем сырым ноябрьским днем Джеймс думал как раз об этом – и о мясном пироге на обед, – когда на входе в город через Ладгейт обратил внимание на хорошенькую девчушку, спешившую домой с корзиной. Тиффани!
Булл колебался лишь секунду. В конце концов, не упрекнет же она его за искренность. И вот он с ясным челом метнулся вперед и заступил ей дорогу. Начинался дождь.
– Я ваш кузен Джеймс, – отрекомендовался он. – Наверное, ваш батюшка рассказывал вам обо мне.
Тиффани нахмурилась. Девушка знала, что у нее большая родня, и не хотела показаться невежливой. С другой стороны, она о нем слыхом не слыхивала.
– А что он должен был рассказать? – осторожно спросила она.
Джеймс посмотрел на нее сверху вниз, не зная, как продолжить. Имея, однако, обыкновение говорить правду, выпалил:
– О том, полагаю, что я должен взять вас замуж. – Желая зажечь ее, он добавил: – Я сообщал ему, что буду не против.
– Но я вас не знаю, – возразила Тиффани, затем, сообразив, что в ее мире этого недостаточно, объяснила: – Видите ли, отец сказал, что я могу сама выбрать себе жениха.
– То есть он разрешил вам самостоятельно выбрать мужа? – поразился Булл. Неужто богатый купец всерьез сказал такую нелепицу? – Вы уверены?
– Да.
– Тогда полагаю, – нахмурился он, – что я оказываюсь в положении отчасти невыгодном.
– Может, вы мне и понравитесь, – предположила Тиффани.
– Возможно. – Но вид у него был сомневающийся.
– Ни в коем случае не сдавайтесь, – улыбнулась она.
– Думаете? – Он продолжал смотреть на нее пристально, а дождь тем временем зарядил вовсю. – Пойду-ка я лучше, – сказал он и зашагал прочь.
Тем вечером Джеймс Булл ушел из дому и напился. За ним такого прежде не водилось. Он побрел в Саутуарк, без всякой особой причины зашел в «Джордж» и в одиночестве уселся за элем. Флеминг не проявил к нему интереса, ибо тот не выглядел человеком ученым, зато в разгар вечера к нему ненадолго подсела дама Барникель.
– Как в воду опущенный, – заметила она. – Случилось что? – Потом изрекла: – Не расстраивайтесь. Такой ладный молодец найдет себе подружку.
– Иногда, – признался он, – мне кажется, что я простоват. С моей-то честностью, вот я о чем.
Она посоветовала ему не переживать и подала еще кружку. Но позднее пришла и снова присела рядышком.
– Видишь того человека? – Дама указала на довольно высокого, смуглого мужчину в дальнем углу; тот причмокивал, когда пил; справа и слева от него сидело по девице. – У него женщины не переводятся. Но знаешь, чем он занимается? Разбойник с большой дороги. Грабит, шепчутся, паломников, когда те идут через Кент. А знаешь, где он окажется лет через пять? На виселице, попомни мое слово. Так что оставайся честным, какой есть. Все образуется. – И она дружески потрепала его по плечу.
Той же ночью, пьяный в стельку и уже засыпая, Джеймс Булл не без удовольствия узрел смуглого разбойника болтающимся в петле, а самого его держала под руку девушка – очевидно, Тиффани. Это придало ему достаточно смелости, чтобы пробормотать во сне: «Я им покажу».
Если Джеймс Булл пришел в уныние, то для Тиффани, которая вернулась домой промокшей до нитки, беседа с ним явилась радостным откровением. Она обнаружила, что сватовство бывает довольно приятным. И когда к Рождеству отец спросил о ее соображениях на известный счет, она с великой кротостью умолила его повременить еще и дать ей несколько лет на обдумывание. Он согласился довольно легко и заметил жене: «В конце концов, с моим состоянием мы и в пятнадцать лет найдем ей мужа». И дело до поры отложили.
1378 год
Покуда угроза продолжения войны с Францией при поддержке ее теперь и Шотландией продолжала досаждать власти юного короля, последние новости особенно возмущали: французские пираты беспрепятственно нападали на английские торговые суда, и совет при правителе был бессилен. Джон Гонт, королевский дядя, самодовольный, хотя и полный благих намерений, возглавил поход на французские прибрежные земли, но ничего не добился и вернулся дурак дураком. Но не успел он прибыть домой, как простой лондонский купец – предприимчивый малый по имени Филпот из гильдии бакалейщиков – на собственные средства сколотил небольшую флотилию, наголову разбил пиратов и с победой возвратился в город.
– Это наша гильдия! – торжествующе кричал Флеминг Дукету. – Он должен стать мэром! – И с этого дня гордо внушал своему ученику: – Гонт королевской крови, но Филпот лучше.
