Казалось, Тобольцева разорвут на части, когда он вышел на улицу… Всем защитникам местная интеллигенция давала обед, и Лиза сидела рядом с Тобольцевым. Она была как во сне. В душе ее совершалось что-то странное. Как в ту ночь, когда она отдалась Потапову, она и теперь холодно глядела на агонию прежней, вчерашней Лизы, которая умирала в ее душе всю эту бесконечную и быстротечную, ужасную и блаженную, и незабвенную-незабвенную ночь… Умирала Лиза, трогательно цеплявшаяся за иллюзию дружбы, чести, верности, за все эти красивые и нежные слова… Под ее лихорадочно-судорожными руками облетали цветы, спадали одежды, и бесконечная черная пустота открывала мертвые очи… И этими мертвыми очами глядела в глубь ее умирающей души… А новая Лиза, которую она не знала, которой она боялась, сидела за этим столом среди чужих людей, в чужом городе; слышала, как во сне, чоканье бокалов и жаркие, дерзкие речи… И ловила, жадно ловила, безвольная и бессильная, яркие взгляды своего сообщника; беглое, обжигающее пожатие его руки; прикосновение его ноги к ее колену под столом, отчего разом останавливалось ее дыхание… Ни стыда, ни страха не было в сердце этой новой Лизы! Одна жгучая жажда ласк и признаний: растущая покорность судьбе, от которой все равно не уйти!.. Да еще глухая, смутно шевелящаяся на дне сердца, еще неоформленная ненависть ко всему, что мешает ей лежать рядом с Тобольцевым, как в эту незабвенную ночь, дрожать под его лаской и слушать его голос…
Она отвечала, как лунатик, на ненужные вопросы далеких и скучных людей и отдавалась воспоминаниям… «Какая у него гладкая кожа! Как у женщины… А какая сила в руках! И что за нежность прикосновения!..» Они казались ей музыкой — эти тонкие, изысканные ласки… «Он похож на принца в сказке Андерсена. Какая разница с бурной страстью Степушки!.. И какая глубокая разница между ними вообще…» Мрачно сдвигая брови, она видела перед собой волосатую грудь Степушки, его мощные мускулы, она чувствовала его могучие объятия… И затем вздрагивала от блаженства, вспоминая тонкий запах кожи Тобольцева… Нет! Женщина, грезящая об Антиное[238], никогда не отдастся с упоением Геркулесу[239]. Все в нем бессознательно враждебно ей. Теперь она это понимала. О да!.. И одного только не могла она постичь: зачем сошлась, зачем живет с тем, кого она не любит?
Когда прямо с обеда всей компанией защитники поехали на вокзал, публика сделала им снова овацию.
Наконец они очутились вдвоем в купе вагона…
Лиза уже не отталкивала Тобольцева и не боролась, когда он искал ее губы. Она замирала под его поцелуями, и сердце ее билось так судорожно, что, казалось, еще мгновение, и оно разорвется. Но по-прежнему она ловила его руки, боялась ласк и ставила условия… «Не живи с Катей. Тогда я буду жить с тобой… Скажи ей всю правду… И уедем куда-нибудь! На край света…»
— Ничего никогда не скажу ей!.. Ты требуешь невозможного…
— Ага!.. Щадишь?.. Жалеешь?.. А почему ж ты меня не жалеешь?
— Каждый заслуживает «правду» постольку, поскольку он может с нею справиться… Если правда разбивает жизнь, она не нужна!.. Если люди предпочитают жить ложью и иллюзиями, я не хочу им мешать… Душа Кати — мрамор… Она разобьется от падения… Твоя душа — глина под моими руками… И я леплю из нее прекрасную статую… И за эту власть над тобой я тебя люблю…
Тобольцев сам был поражен силой опустошения, какую страсть вносила в эту душу. Она разрушала все на пути, как пожар. И стихийность этого растущего чувства опьяняла его.
— О чем ты думаешь? — спросил он ее уже под Москвою.
Она глядела в окно, сдвинув брови и сжав губы. Она казалась больной.
— Я думаю о… Потапове… — И то, что она не назвала его, как всегда, «Степушкой», поразило Тобольцева.
Он тихонько взял ее руку.
— Что же ты о нем думаешь, Лиза? — Она молчала, жуткая и далекая.
«Ох, не завидую я ему!» — подумал он. А она думала в эту минуту. «Я не смогу уже обнять Степушку. Я отравилась… Пропала… О Боже! Где взять силы жить по-старому?»
Усаживая Лизу в сани, Тобольцев сказал ей с загадочной улыбкой: «Когда-нибудь ты вспомнишь эту ночь и пожалеешь о том, чего не было…»
И в ту же минуту она вздрогнула от ужаса и от невыносимой боли. Казалось, туман разорвался вдруг перед ее глазами и яркий внезапный свет ослепил ее… Одни, совсем одни, в чужом городе… рядом, обнявшись, целую ночь… Да повторится ли она, такая ночь? О Боже! Почему она не решилась? Почему не взяла свое счастье? Слезы брызнули из ее глаз. Она закрыла лицо муфтой.
Тобольцев проехал мимо и послал ей поцелуй.
К жене поехал… Домой… Жене достанутся и ласки, и порывы, которые она, безумная, не хотела удовлетворить… «Как он ее обнимет! Вот этими руками, с тонкими, цепкими пальцами, от которых так больно, так сладко!..»
Она сидела, выпрямившись, закусив до крови губы, чтобы не закричать, инстинктивно держа себя в руках, чтоб не забиться в припадке тут же в санях, на улице…
Все заколебалось опять в ее душе… Слава Богу, что не отдалась! Не потеряла головы… О, как презирала бы она себя теперь! Пережить нельзя было бы такое унижение… И что за наваждение было там, в эту ночь?.. «Зачем, подлая, ты бегаешь за ним, когда он любит жену!» — чуть не вслух сказала она. Лицо Степана всплыло перед нею. «Отречься от него! За что?.. За любовь и преданность? Никогда!.. На его груди выплакаться… в его ласках забыться… Хочу быть любимой! Хочу быть счастливой… И гордой… а не жалкой рабой моей позорной страсти! Буду работать за десятерых! Самые рискованные поручения возьму на себя… На что мне свобода? На что мне жизнь? Смерть легче, чем моя тоска!.. И ничего-таки я теперь не боюсь!.. Ничего!..»
II
Дома Лизу ждал сюрприз. Свекровь встретила ее в передней.
— Николай Федорович болен. Вчера слег… Я у себя его оставила наверху… Должно быть, инфлуэнца. Доктора жду…
Лиза снимала шляпу. Грудь ее высоко вздымалась. Анна Порфирьевна присела на кушетке и пристально глядела на невестку.
— Капитон свирепеет… А куда ж ему деться, когда у него своего угла нет? И не прописан нигде?
Лиза бродила по комнате, бесцельно трогая вещи.
— Он о тебе все спрашивает, — после длинной паузы тихо сказала свекровь, не поднимая глаз. Лиза замерла у стола, только губы ее и ноздри дрогнули. — Удивлен, что ты уехала… Разве ты… не смеешь уезжать? — Лиза молчала, опустив ресницы.
Анна Порфирьевна тяжело встала после паузы, обеим показавшейся огромной и, не оглядываясь, вышла из комнаты…
И Лиза почувствовала, что теперь и другая тайна ее жизни разгадана свекровью.
Наверху Потапов лежал в той же комнате, где ночевал всегда, рядом с девичьей. У него был сильный жар. Увидев Лизу, он быстро поднялся и сел, натягивая к подбородку одеяло. Его глаза засияли ей навстречу такой яркой радостью, что сердце у Лизы захолонуло в груди.
— Что же это вы!.. Давно заболели? — громко и смущенно спросила она и подала ему руку. — Ох! Какой вы горячий!..
Он порывисто притянул ее к себе. Глаза его молили о чем-то, впиваясь в ее зрачки. Она боязливо оглянулась на дверь, покосилась на стену…
— Лиза!.. Лизанька!..
Его губы пересмякли, пахло жаром и болезнью изо рта, от кожи. Но Лиза взяла его лицо в обе руки и нежно поцеловала его глаза и лоб.
— Все та же? — прошептал он. — Не изменилась ко мне?
— Нет! Нет! — глухо, но твердо сказала она, вкладывая особый смысл в эти слова, в свой голос. — Ты мне нужнее, чем прежде, Степушка… Люби меня горячо!.. Люби меня безумно… Ты у меня на свете один!..
Всхлипывающий, странный звук вырвался из его горла. Он схватил ледяные ручки Лизы и закрыл ими свое лицо.
Дверь беззвучно отворилась.
— Дохтур приехал, — смиренно доложила Федосеюшка. — Вас «сама» просит в гостиную…
Лиза отшатнулась от кровати. «Вошла, не постучавшись… Как она смеет!.. Дерзкая…»
Но у нее, не знавшей никогда страха, не хватило мужества сделать выговор горничной. Выходя из комнаты только, она кинула быстрый, гордый и гневный взгляд в лицо Федосеюшки и в первый раз увидала, как смело взмахнули ресницы «халдейки» и каким острым и странно-загадочным взором ответила ей горничная… «Змеиные глаза…» — подумала Лиза и вздрогнула.
Доктор нашел у больного сильную инфлуэнцу. Надо лежать с неделю. Иначе грозят осложнения. Он предупреждал, что температура может подняться…
— Опасно это? — глухо спросила Лиза доктора в передней.
— Знаете, с этими богатырскими натурами, никогда не болевшими, все предсказания гадательны… И потом сердце у него ослабело… Он вам родственник?
— Да, — без колебаний ответила она.
— Вот что скажет завтрашний день… Вызовите меня по телефону, если температура подымется. Предупреждаю, может и бредить… Тогда лед на голову… Допускать до бреда не следует…
